Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
Я остановился посреди мостовой, заставив Ваню экстренно тормозить, чтобы не сбить меня с ног.
В измученном бесплодными поисками мозгу, наконец-то сошлись мысли друг с другом.
Слова поэта стали ключом.
Малахитовая глыба в моем воображении перестала быть куском дорогой, капризной руды. Исчезла необходимость насиловать камень, пытаясь впихнуть его в прокрустово ложе шкатулки или вазы. Я перестал смотреть на камень и посмотрел в него.
Зеленый хаос мгновенно обрел структуру. Концентрические разводы, которые я считал дефектом узора, превратились в пенные гребни девятого вала. Темные, густые, бархатные прожилки стали бездной морской пучины, а тяжелые, почти черные слои — нависающим грозовым небом. Это была застывшая динамика. Шторм, пойманный в ловушку миллионы лет назад. Морская баталия, написанная самой геологией.
От меня не требовалось ничего изобретать. Моя задача сводилась к «микеланджеловскому» минимуму: взять резец и отсечь все, что не является морем.
Я взглянул на свои руки, обтянутые кожей перчаток. Я точно знал, что именно поставлю на стол перед императрицей.
Это будет окно в стихию. Иллюминатор в бурю.
Забыв про усталость, про пронизывающий мороз, я рванул вперед, задавая темп, который едва выдерживал мой телохранитель. Адреналин ударил в голову, как шампанское. Мне нужна была бумага. Немедленно. Нужно зафиксировать, зарисовать, схватить этот образ за хвост, пока он не растворился в бытовой суете, как та ускользающая рифма, о которой говорил поэт.
Глава 19
За окнами Зимнего дворца выл февральский ветер, бросая горсти снега в темные стекла. Но в кабинете императора, царила удушливая жара. Прислонившись к мраморному порталу камина, Михаил Михайлович Сперанский рассеянно поглаживал большим пальцем пуговицу на рукаве. Треск оплывающего воска в массивных бронзовых канделябрах казался пушечной канонадой, а сухой шелест страниц в руках Аракчеева резал слух.
Алексей Андреевич, затянутый в мундир, сидел недвижимо, словно изваяние. Водянистые, лишенные выражения, глаза скользили по строкам доклада, изредка отрываясь, чтобы проследить за метаниями государя.
Александр мерил шагами кабинет. От заиндевевшего окна к заваленному картами столу и обратно, не останавливаясь ни на секунду. Скрип сапог по драгоценному наборному паркету задавал ритм этому тягостному ожиданию. Мечущаяся фигура монарха, его рваная и нервная моторика были красноречивыми: рискованная комбинация, разыгранная в последние месяцы, дала плоды. Наживка оказалась не просто проглочена, она вошла глубоко в нутро дворянской оппозиции.
— Продолжайте, Алексей Андреевич, — бросил Александр в пространство, не замедляя хода.
Аракчеев деликатно кашлянул в кулак.
— Третьего дня, на собрании у графа Ростопчина в Москве, состав был весьма представителен. Князь Голицын, генерал-аншеф Архаров, кое-кто из молодых Нарышкиных… — монотонный голос перечислял фамилии, от которых в иных кабинетах Тайной канцелярии перекрестились бы. — Предметом обсуждения, как водится, стала пагубность Тильзитского мира. Граф Федор Васильевич блистал красноречием. Вашу августейшую матушку изволил именовать «старой немкой, пекущейся о вюртембергской родне». Касательно же вашей персоны, государь…
Алексей Андреевич сделал паузу, будто осмеливаясь докладывать далее.
— Вас нарекли «слабым мечтателем, уступившим русскую честь и торговлю корсиканскому антихристу за лобзания и фальшивую дружбу».
Пальцы Сперанского крепче сжали пуговицу. Изумительная, дьявольская ирония. Аракчеев — символ палочной дисциплины, вечный пугало для либералов — сыграл свою роль безупречно. Московские фрондеры приняли его показное, грубое ворчание на «новые порядки» за чистую монету. В их глазах «гатчинский капрал» выглядел идеальным тараном, обиженным служакой, чью ярость можно направить против реформ. Ослепленные высокомерием, они с радостью открыли двери троянскому коню, не догадываясь, что каждое крамольное слово, произнесенное за вином, ложится строкой в этот самый доклад.
— Слова, Алексей Андреевич, — Александр замер у окна, вглядываясь в черноту ночи. — Яд московских сплетен мне известен. Оставьте риторику. Где суть?
— Суть, Ваше Величество, в том, что от злословия они перешли к прожектам, — тон Аракчеева стал более сухим. — Великая княжна Екатерина Павловна избрана ими знаменем. Обсуждается сценарий, при котором государь, изнуренный бременем власти, удаляется на покой. Ради спасения души и молитвенного подвига. За отсутствием же наследника мужского пола, кормило правления принимает регентский совет. Возглавляемый ее высочеством.
Шаги окончательно стихли. Император стоял спиной к присутствующим, и в темном отражении стекла Сперанский уловил, как окаменела линия монарших плеч. Завуалированный план переворота. И в центре заговора — Катишь. Любимая сестра, родная душа.
Резкий разворот Александра заставил пламя свечей метнуться в стороны. Желваки перекатывались под кожей, искажая привычно мягкое лицо. Перед ними сейчас стоял сын Павла Петровича, а не галантный дипломат, очаровавший Европу. В глазах плескался тот же опасный огонь.
— А матушка? — голос прозвучал едва слышно. — Вдовствующая императрица Мария Федоровна. Ей известно?
Аракчеев выдержал взгляд сюзерена, не моргнув.
— Смею полагать, известно, Ваше Величество. Прямых улик нет, однако препятствий планам она не чинит. Партия великой княжны служит для нее удобным рычагом. Союз с Францией для Марии Федоровны невыносим, и она дает понять: существуют иные мнения. И… кхм… более решительные наследники.
Александр молчал. Его взор, блуждая по золоченой лепнине потолка, был обращен внутрь, в темные лабиринты семейной истории. Там, в этих тенях, проступали лица. Лицо сестры, опьяненной жаждой власти. Лицо матери, ведущей собственную партию. В душном воздухе кабинета отчетливо запахло предательством — вечными спутниками русского трона.
Подойдя к массивному секретеру, Александр оперся ладонями о столешницу, словно ища в холодном красном дереве ту твердость, которой ему сейчас не доставало. Вспышка ярости угасла так же внезапно, как и родилась. Император медленно провел ладонью по лицу, стирая следы эмоций, и когда он вновь поднял взгляд, в нем плескалась мертвая вода зимней Невы.
— Этому должно положить конец, — голос монарха звучал почти безжизненно. — Покуда сестра моя играет в помещицы и собирает вокруг себя обиженных, она заноза в пальце. Но когда ее имя возносят как знамя заговора… это уже измена.
Александр перевел тяжелый взгляд на Сперанского.
— Я давно искал для нее партию. Достойную ее крови и смиряющую ее нрав. Строптивость Катишь, ее вечные отказы женихам всегда были нашей семейной мигренью. Ныне же это вопрос выживания трона. Ее необходимо выдать замуж. Немедленно. И удалить из Петербурга, лишив Ростопчина и его свору их «Жанны д'Арк». Михаил Михайлович, я жду ваших соображений. Список.
Не дожидаясь конца фразы, Сперанский уже скользнул к каминной полке. Пальцы легли на тисненую кожу папки. Нужные листы, заранее заложенные шелковой лентой, легли ему в руку сами собой.
