Опричник - Геннадий Борчанинов
Будь я один, можно было бы проскакать весь этот путь на почтовых лошадях и к вечеру уже снова быть в Москве. С отбитой задницей и гудящими ногами. Но мы ехали целой толпой, и поэтому Звенигород показался на горизонте лишь к вечеру.
Сразу въезжать в город не стали, остановились в посаде. Всё-таки двигались не на автобусе и не на электричке, и после долгой дороги стоило немного передохнуть. Решили переночевать за городом, на постоялом дворе, а уже утром отправиться за Богданом Хлызневым. С одной стороны, правильное решение. За ним нужно отправляться на свежую голову, с полными силами, с другой стороны, он непременно узнает о нашем прибытии в Звенигород.
Но пока мы не окружили подворье с ним внутри, беспокоиться Хлызневу не о чем. Мало ли куда могут ехать царские опричники, впереди ещё полстраны, и нет ничего удивительного в том, что кто-то остановился возле Звенигорода. Говорить о цели нашего путешествия было строго запрещено, её и знали-то не все из опричников. Просто чтобы кто-то не проболтался ненароком.
А уже наутро мы въехали в город. Хотя по моим ощущениям Звенигород больше напоминал село, пусть даже с укреплённым кремлём и монастырём неподалёку.
Поехали сразу к кремлю, который представлял собой сравнительно небольшое деревянное укрепление. Если где-то и искать сотника, то только там. На всякий случай спросили у какой-то местной старухи, где Хлызнева найти, удостоверились в том, что сразу всё верно предположили.
Впустили нас в кремль без лишних расспросов, слухи о верных псах государевых давно уже достигли и Звенигорода тоже. Я назвался, спросил у городового стрельца, где искать сотника Хлызнева, и всё. Препятствовать нам никто даже и не думал.
Опричники быстро рассредоточились по двору, незаметно беря под контроль всё свободное пространство, проходы и ворота, я, в сопровождении дядьки, Малюты и ещё троих опричников, пошёл за сотником.
Ему, видимо, о нашем приезде доложили. Либо увидел нас из окна, потому что застали мы его не в самом лучшем виде. Пришлось снять дверь с подпятников, чтобы до него добраться, он забаррикадировался в одной из светлиц и спешно собирал вещи в тщетной попытке от нас убежать.
— Стой на месте, — приказал я, когда двое опричников ворвались к нему и взяли его на мушку.
Хлызнев-Колычев, оказавшийся довольно молодым парнем с короткой клочковатой бородой, замер недвижно, переводя испуганный взгляд то на меня, то на пистолеты в руках моих бойцов.
— Богдан Никитич? — спросил я на всякий случай.
Тот медленно моргнул.
— Я это, да, — сдавленно произнёс Хлызнев.
— Вину за собой почуял? — хмыкнул Скуратов.
— Я ничего не делал! — воскликнул он.
Значит, точно почуял.
— А чего так всполошился тогда? Как на пожаре, — сказал я. — Поедешь с нами, в Москву.
— З-зачем? — спросил он, наверняка уже рисуя в своём воображении эшафот, толпу людей и топор палача над его шеей.
— По делу государеву, — сказал Малюта.
Хлызнев не то всхлипнул, не то вздохнул. Выбора у него не было, поедет с нами, главное, чтобы не наделал глупостей сейчас или в дороге. Глядя на него, у меня возникало странное ощущение жалости и омерзения одновременно, с виду он не был похож на человека, способного отдать приказ на убийство опричников. Готов руку дать на отсечение, что Хлызнев служил этакой прокладкой, проводником чужой воли, не больше. Может быть, нашёл исполнителей, договаривался обо всём. Но идея убивать опричников точно принадлежала не ему.
Однако всю ответственность за содеянное придётся нести именно Богдану Хлызневу-Колычеву. Сомневаюсь, что боярский суд его оправдает.
Сотник Хлызнев покорно дал себя увести. Вероятно, понял, что глупостей делать не стоит, иначе можно серьёзно огрести, причём даже ногами. Я окинул взглядом его светёлку, по которой словно прошёл Мамай.
— Степан! Кирилл! Обыщите здесь всё, — приказал я. — Потом спускайтесь.
Опричники начали профессионально шмонать сундуки и шкафчики, а я пошёл во двор кремля, вслед за нашим клиентом. Тот растерянно озирался по сторонам, везде натыкаясь взглядом на фигуры в чёрных подрясниках. Звенигородские стрельцы к аресту сотника отнеслись, можно сказать, равнодушно. Поглядывали издалека, но не вмешивались, да шептали друг другу на ухо самые невероятные небылицы про опричников.
Воевода Звенигорода к нам так и не вышел.
Обратно в Москву мы отправились незамедлительно, на этот раз не жалея лошадей. В слободе их ждёт отдых, а нас — опять работа. Хлызнев ехал с нами практически добровольно, даже не пришлось его вязать его. Мы только забрали у него саблю и ножи, просто на всякий случай. Поначалу он пытался расспрашивать опричников, узнать хоть что-нибудь, но вскоре перестал, когда понял, что отвечать ему никто не собирается.
В Москву приехали уже затемно. Вернее, в слободу, потому что саму Москву мы проехали насквозь. Сразу проводить очную ставку не стали, разместили Хлызнева в одной из избушек, приставили к нему охрану. Ночью Хлызнев попытался выбраться через дымоход, но не преуспел.
Очную ставку с нанятыми татями устроили следующим же утром. Богдан Никитич старательно делал вид, что не знает этих людей. Он и в самом деле мог их не знать. Договаривался он с покойным уже татем, но мальчишка уверенно показал на Хлызнева, мол, видел его. Он, дескать, обещал им аж по рублю за каждого убитого опричника, и они вышли на охоту.
Показали и покойников, начавших уже пованивать. Я внимательно наблюдал за реакцией молодого боярина, и тут он тоже невольно выдал себя. Дёрнулся, завидев труп того, с кем заключал сделку, хотя на всех остальных смотрел равнодушно. Этого оказалось достаточно.
Хлызнева тотчас же взяли под стражу, посадив уже не в избу, а в холодную, ну а я вновь отправился в Кремль. Придётся Иоанна Васильевича немного расстроить.
Допрашивать сотника пока не стали, на это ещё будет время. Я уже и так знал, что он скажет, когда расколется. Что на всё это дело его подбил князь Владимир Старицкий, двоюродный брат царя, третий в очереди на престол Московского царства. Или его матушка, княгиня Ефросинья Старицкая, опытнейшая интриганка.
Царь принял меня в своём рабочем кабинете, крохотном закутке Кремля, от которого у кого-нибудь мог бы случиться приступ клаустрофобии.
— Здрав будь, государь, — поприветствовал я его. — Взяли мы Хлызнева, поспрошали. Виниться не винился пока, но чую, есть на нём грех. Только чужой.
— Чужой? — не понял Иоанн.
Он снова стоял у пюпитра и лично, собственной
