Муля, не нервируй… - А. Фонд
С этими словами я развернулся и пошел в свой кабинет работать. За спиной доносились гневные голоса — девушки явно сцепились не на шутку.
В кабинете опять повторилась та же ситуация: Мария Степановна отмораживалась, Лариса хоть и общалась вроде как доброжелательно, на самом деле держалась отчуждённо. Мужик так вообще изображал хроническую занятость.
Нет. Так дел не пойдёт, коллеги. Нам ещё вместе работать и работать.
Нужно все провернуть так, что скоро вы у меня из рук кормиться будете. Ещё и хвостиками вилять. И не таких курощали. Взять ту же Ложкину.
Я вспомнил её новую причёску и еле удержался, чтобы не рассмеяться.
Вот что с женщинами делает чувство. Хотя здесь не столько любовь, нет, здесь просто у неё появился смысл жизни. Раньше она была одинокая, никому не нужная и оттого злая. Все для неё были враги. А теперь у неё есть Печкин, есть о ком заботиться. Есть будущее — мечты о козе и о домике в Костромской области. Есть к чему стремиться. И жизнь сразу заиграла красками.
Видимо, это и есть простое человеческое счастье…
Мы занимались своими делами, когда в коридоре послышался шум. Кто-то куда-то побежал. Кто-то кого-то окликнул. Лариса подхватилась и выскочила из кабинета, в разведку. Буквально через две минуты она вернулась. Вид у неё был какой-то пришибленный и одновременно озабоченный.
— А что все так забегали? — спросил я Ларису. — С чего переполох такой?
Та посмотрела на меня шальными глазами и невнимательно ответила:
— Так Большаков же приехал…
* * *
* Печкин по старинке называет Туркменскую СССР Туркистаном, как было принято до 1924 года
Глава 16
В театр я направился ещё до обеда (хоть и планировал после). Но суета, что поднялась из-за приезда Большакова, вынудила меня резко изменить планы. На данный момент я руководствовался девизом «подальше от начальства…».
В театре пахло пыльным бархатом, пудрой, сладкими духами, старым деревом и предвкушением восторга. Хотя сегодня там было пусто. То ли я не вовремя пришел, то ли труженики зрелищ куда-то подались, может, в колхоз парники копать или даже в другой театр, в общем, не знаю. Меня встретил Глориозов лично и, рассыпаясь в многочисленных заверениях личной дружбы навек, сразу же радушно провёл к себе в кабинет.
— Вот, посмотрите, — я протянул Глориозову бумаги с предписаниями, кратко рассказал о реакции руководства и передал пожелания «сверху».
Глориозов засиял, как медный пятак, а известие о дополнительном финансировании повергло его практически в экстаз. В результате из недр старинного стола опять была извлечена запылённая бутылка (уже другая, ещё пузатее по форме и янтарнее по содержанию), и хозяин кабинета принялся щедро разливать коньяк.
— Доволен был, говорите? — лучезарно засиял улыбкой Глориозов.
— Ага, — кивнул я, — и даже похвалил.
О том, что Козляткин похвалил меня, я не уточнял. Одну же работу работаем, а кому эти нюансы интересны? Главное, театр не закроют, финансирование понемножку накапают, и некоторое время будут требовать исправлений ошибок. То есть театр работать будет, как минимум до тех пор, пока здесь всё не исправят. А если Глориозову хватит ума растянуть исправления надолго — то надолго, практически до полного превращения в эталон высокого искусства СССР.
Когда мы уже неплохо так назюзькались, я задал главный вопрос Глориозову:
— Вот объясните мне, Фёдор Сигизмундович, у вас хорошие артисты в театре или, может, вы хотите других, может, получше?
Глориозов с подозрением посмотрел на меня, хмель мгновенно пропал из его глаз. Поэтому я пояснил:
— Да это я понять вашу кухню хочу. У нас часто на планёрках обсуждения вот такие бывают, — и чтобы придать важности своим словам, добавил, — в основном, когда финансирование распределяем. Так что я понимать хочу. А то брякну ещё что-нибудь не то.
Глаза Глориозова оттаяли, и он снова лучезарно заулыбался и разлил коньяк ещё по одной:
— Ох, Иммануил Модестович. Что вам сказать! Театр — это террариум единомышленников, райский такой террариум. Понимаете? И в этом мнимом раю больше змей, чем яблок и ангелов, уж поверьте мне. Так что новых артистов я хочу, это да. Только где их сейчас найти, артистов этих? И ещё талантливые чтобы были…
Он пригорюнился.
— А вот если бы к вам, к примеру, Фаина Раневская пришла, — забросил пробный камень я, — дали бы вы ей роль леди Макбет или хотя бы ту же Дарью Круглову?
— Раневская⁈ — возмущённо всплеснул руками Глориозов, — Да вы что! Пусть с нею Завадский мучается!
Он замахал руками, мол, слышать даже не хочу.
И я понял, что всё гораздо сложнее, чем я думал.
Из театра я вышел задумчивым и чуть пьяненьким. Но, тем не менее, переключился на свои проблемы. А у меня их было, что ой. Получку не давали. Точнее обещали послезавтра. А мне вот прямо сейчас надо было. Поэтому я покрутился туда-сюда и решил попробовать наведаться по тому адресу.
И переулок, и дом были на своём месте. Только перед подъездом появились строительные леса, мусор, какие-то мешки с извёсткой, вёдра…
Я заволновался. Если дом капитально ремонтируют, то и до моей «заначки» (я Мулины деньги уже воспринимал, как свои) они рано или поздно доберутся. Если уже не добрались.
Хоть на душе было неспокойно, но с деланно равнодушным видом я прошел мимо, типа по делам мне надобно (решил сначала разведать обстановку). А то мало ли.
И не прогадал. В подворотне я заметил знакомого. Того, который проверял в прошлый раз меня.
Поэтому прошел себе дальше.
В следующий раз попробую забрать.
Но что же теперь делать с деньгами?
А дома, в родной уже коммуналке всё было по-прежнему. Только пахло сегодня хорошо, вроде как гороховым супом и ещё чем-то знакомым, но я определить не мог: яблоками — не яблоками, не пойму.
В полутёмном захламлённом коридоре, верхом на старых санках, одиноко и грустно сидел Колька и рассматривал какой-то журнал с картинками.
— Привет, Колька, — сказал я, — а ты что здесь делаешь?
— Сижу, — скорбным голосом сказал шкет и ловко забросил журнал за большую корзину со старой обувью.
— Зачем?
— А меня из дома отправили, — наябедничал Колька и обличительно добавил. — Баба Поля.
— Почему? — удивился я, — ты опять натворил что-то? Признавайся.
