Андрей Архипов - Поветлужье
- Не рискуем ли мы головами своими с такими людишками то?
- Ну... приукрасил я малость, - признался Трофим, - не всё так худо, как сказывал. Большей частью торговые дела они ведут. Тын мы затворим, глянем сперва, что за купцы такие. Да и окромя дружинных ныне в веси еще наберется десятка три тех, кто лук поднять сможет, хоть и без брони они. А торговые новгородцы токмо на лакомый кусок падки, аже кровушку пролить придется ни за что, шагу не ступят. А нам вести с Руси узнать ой как не мешало бы.
- И все-таки призову я вторую часть дружины нашей, - покачал головой Михалыч, - все равно хотел завтра их в деле проверить.
- Твоя воля, токмо будешь их по мелочи тягать, взроптать могут они, как бы не лишиться нам дружины в одночасье.
- Как раз по каждой мелочи и собирался их звать, - воспротивился Михалыч. - Пусть и остальные видят, что хлеб воинский не лежанием на печи достается, а постоянным учением...
- Вот те на, - изумленно поднял брови воевода, - С какого рожна лежание на печи сродни лени стало? Это как в костер прилечь. Таки токмо ворогов пытают.
- А вот увидишь нашу печку в четверть избы, - улыбнулся Михалыч, - зимой и слезать не захочешь. Эй, эй, Мстислав, - позвал он быстроногого мальчишку, пробегающего мимо, - есть у тебя кого в новую весь послать? Пычею передать надобно, аже вторую половину рати посмотреть я хочу, да и про новгородцев сомнение мое пересказать. Мыслю я, хоть и придут наши вояки поутру, да новгородцы к этому времени не исчезнут еще, а силу нашу показать надобно, абы в следующий раз сии торговые гости мимо проходили да мыслей жадных не держали на добро наше.
- Сам мигом слетаю, - отозвался скорый на всё Мстислав.
- Нет, пошли кого-нибудь быстроногого, самому тебе и здесь дело найду, выведать попытаешься, что везут они, да сколько их всего. Возьмешь ребят, да пристроишься рядком с их лодьей, в салочки там али во что другое поиграете.
Мстислав коротко кивнул и мигом улетучился, а воевода с полусотником, не слишком торопясь, обтерлись и привели себя в порядок. Все-таки гостей встречают, надо себя лицом показать, прежде чем других оценивать.
***
Темный силуэт стрижа мелькнул над водой и взмыл в хмурые небеса, щелкнув напоследок ножницами острых крыльев, прорезавших воздух, как невесомый лист бумаги. Прозрачная, голубая синь недостижимого для смертного неба была скрыта темно-серой пеленой облаков, готовых разродиться частым мелким дождем. Черно-белая подвижная трясогузка перелетела из кустов на прибрежный песок и затрясла своим хвостом над скопищем водорослей и травы, выброшенных волной на берег. Неожиданно рядом с ней скатились комья сырого песка с обрывистого речного берега, и птаха решила перепорхнуть в более безопасное для пропитания место. Вслед за обрушившимся песком с края обрыва свесилась девичья голова, покрытая смесью паутины, старых хвойных иголок и мелкого лесного мусора. Голова устало вздохнула и спряталась, однако после некоторого перерыва и сопения снова показалась на виду. На этот раз появилась вся фигура девчушки, тащившей за собой целый ворох перевязанных меж собой еловых веток. Край песчаного обрыва немного помедлил и решил съехать вниз тяжелой грудой небольшого обвала. Стоящая фигурка взмахнула руками, потеряв равновесие, и кувыркнулась вниз, потянув за собой волокуши из лапника. Наконец, потревоженный берег умиротворенно замер, вынеся своих обидчиков прямо на берег реки и засыпав им ноги смесью дерна и песка. Девчушка приподняла голову и, поднявшись, стала вытягивать волокуши из завала, попутно стряхивая песок с мальчишеской фигуры, лежащей на еловых ветках.
- Вот, Тимка, мы и обошли тот обрыв, под яким протиснуться не можно было. Потерпи немного, еще чуть и дойдем до того места, где ты лодочку треснувшую нашедши. Я токмо отдышусь слегка...
Вся прошедшая ночь и почти половина минувшего дня слились в один непрекращающийся кошмар. Ночные тревоги полоненной Радки и борьба с неподдающимся колышком, стремительный ночной бой, окончившийся тяжелым Тимкиным ранением, были только предвестниками этого. А потом начались сущие мучения, как только высохли слезы на девичьих глазах. Раздув тлеющие угли, Радка разожгла костер и под его светом нашла их котомку с вещами и походный котелок, которые буртасские грабители на счастье захватили с собой. Все, что она запомнила из их первого с Тимкой похода, когда лекарь лечил ее отца, и из проведенной недели в лесу, когда она мельком видела, как тот чистил и перевязывал раны, пошли в дело. Часть тряпиц были сунуты в начавшую закипать воду, а наиболее чистые из оставшихся Радка свернула в несколько слоев. Потом она подтащила Тимку к костру и расстегнула на нем рубашку, на которую всегда раньше дивилась, разглядывая ровную строчку ниток и ряд пуговок во всю длину. Осмотрев длинную, истекающую кровью резаную рану, наискось уходящую к спине вдоль ребер с правой стороны, от чего на глаза опять навернулись слезы, Радка подложила под нее приготовленные холстины и прижала их Тимкиной же рукой. Потом ополоснув свои руки в протекающем ручейке, Радка выхватила болт из тула и подцепила им тряпицы из котелка, поискав место, где их можно было вывалить. Не найдя ничего, стащила с себя исподнюю рубашку, оставшись по пояс голышом, отчего едва начавшая расти грудь под стылым ночным ветром покрылась мурашками, сразу расползшимися по всему телу. Вывернув белье наизнанку, сбросила туда тряпицы, а котелок с новой порцией воды опять поставила на огонь. Сама же, ругаясь на себя, что не заготовила сбор трав заранее, подожгла смолистый сук и отправилась бродить по опушке в поисках ромашки. Та найдена не была, но зато спустя некоторое время были сорваны цветки едва распустившегося тысячелистника, которые были незамедлительно завязаны в тряпицу и отправлены в кипяток настаиваться, и листья подорожника, тщательно вымытые в ручье, а потом на миг окунутые в горячую воду. Тем временем Тимка очнулся. Бледное заострившееся лицо на фоне отблесков костра вызывало жуткое впечатление. Вымолвить тот ничего не мог, но глаза его искали Радку. А нашедши, успокоились и закрылись. Тем временем, остужаемый в ручье настой перестал обжигаться и юная лекарка, повернув раненого слегка набок, отчего тот застонал, стала осторожно промывать рану, щедро поливая ее настоем. Было страшно раздвигать края раны, кровь сразу начинала течь с новой силой, но не промыть ее до конца означало оставить возможность воспаления. "Как лекарь говорил, сеп... нет, не выговорить", - подумала Радка. Подложив листья подорожника и прокипяченные импровизированные бинты, она стала туго бинтовать тело вокруг ребер, порезав на бинты свою рубашку и отрезанные куски от нательного белья буртасов, задрав их кольчуги. Снять те, пришпиленные болтами к телам, Радка не смогла, как не пыталась. Саму перевязку она старалась проводить как можно осторожнее, но все равно Тимку, уложенного на хвойную подстилку, приходилось постоянно поднимать. Тот стонал от боли, временами приходя в сознание и глядя на нее помутневшими глазами. Наконец, мучение закончилось и Радка, обессиленная, забылась тяжелым сном около костра, тесно прижавшись к своему другу и накинув на голые плечи какие-то обрывки холстин.
А наутро Радка, поднявшись от пронизавшего ее холода, стала рубить буртасской саблей длинные тяжелые ветви елей, связывая их вместе оставшимися полосками холстины. Наскоро попив горячей воды, она покидала в котомку найденную еду, засунула туда котелок и стала перекладывать на волокушу Тимку. Прихомутав того под мышки к ветвям, Радка взялась за толстый ствол и, напрягшись, сдернула груз с места. А дальше овражки и перелески, ручейки и прибрежный песок слились в сплошную муть перед глазами. Правый берег Ветлуги был в этом месте обрывистый, и местами приходилось идти в обход, так как глубокая вода подступала к самому обрыву. Радка постоянно отбегала вперед, проверяла путь и опять впрягалась в волокуши, взявшись за перекрученные жгутами буртасские штаны, привязанные к веткам. Помаявшись с самого начала саженей двадцать, дергая за еловые стволы и засаживая занозы в ладони, она вернулась к костру и сняла у воев нижние портки, соорудив из них что-то типа упряжи. Дело пошло веселее, однако весело не было, Тимка всю дорогу лежал бледный и беспамятный, видимо потеряв много крови, а задело ли лезвие при этом что-то важное, Радка знать не могла. Поэтому то и волокла на себе раненого поближе к нижнему отяковскому поселению. Только там она могла бы позвать на помощь. Про настигшую их беду никто знать не мог, и искать бы не стали еще долго. Седмицу или две, как водится. А Тимка мог и не дожить до этого времени. Что же стало с ее отцом, Радка даже думать не хотела. Сердце сразу начинало биться, глаза наливались непрошеными слезами, от чего прибрежная дорога расплывалась мутными пятнами и ноги начинали спотыкаться о корни деревьев и цепляться за низкие ветки кустов.
