Афганский рубеж 3 - Михаил Дорин
— Человек, убивающий ради убийства, не воин. Можешь что угодно сам себе придумывать. Таких обычно называют преступниками, которым место в психушке или в тюрьме. К сожалению, иногда мы всё это путаем с праведной яростью, — ответил я.
— Что-то ты пофилософствовать решил. Так осуждаешь или нет? — громче повторил вопрос Юрис, бросая под ноги недокуренную сигарету и растирая её на горячем бетоне.
Вопрос пропустил мимо ушей. Как-то уж слишком глупо повёл себя дух, организовавший побег. Нам обманывать его смысла не было, а вот ему…
— Саня, ты чего задумался? — вновь спросил Залитис.
Собирался я ему ответить, но вдруг услышал разговор доктора и Абрамова. Они стояли рядом с брезентом, куда были завёрнуты останки Ивана.
— Да это он. Форма лётная. По лицу не определишь — слишком обезображено да и останки разлагаться начали на жаре, — сказал Вадим Петрович.
— Понятно. Будем тогда готовить документы. Эх, жаль парня! — воскликнул доктор и показал санитарам грузить брезент в «таблетку».
Вот так просто⁈ Определили по лётной форме, и всё⁈
Это уже вторая нестыковка во всей ситуации вокруг Васюлевича.
— Ты хорошо помнишь Ваню. Что у него самое яркое во внешности? — уточнил я.
— Не секрет, и ты это знаешь. Родинка в районе уха, которую он частенько трогал, — ответил мне Юрис.
Внутри всё вскипело, и я направился к медицинскому автомобилю. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Со спины что-то крикнул Залитис, но я не остановился.
— Клюковкин, куда идёшь? — спросил меня Абрамов, но я прошёл мимо него.
Подойдя к санитарам, остановил их и попросил положить брезент на землю. Увидев насколько я серьёзен, спорить парни не стали.
Все отошли от меня, кроме доктора.
— Саш, что ты делаешь? Это же части тела, — тихо произнёс он, когда я взял один из мешков и раскрыл его.
От трупного яда и осознания что вдыхаю запах человеческой плоти, к горлу подступила тошнота. Закрыл нос рукавом комбинезона.
Я высыпал остатки из мешков на брезент. За спиной послышались рвотные позывы бойцов. Даже один из санитаров не выдержал и выплеснул завтрак на бетонку.
— Саня, прекрати. Что ты творишь? — похлопал меня кто-то по плечу сзади.
Голос был Игоря Геннадьевича. Однако, он меня не останавливал.
Я сам не совсем понимал, что делаю.
— У каждого есть отличительная черта. У Васюлевича — родинка рядом с ухом, — ответил я и потянулся к голове.
Лицо было не узнать.
Внутри смесь тошноты и гнева от увиденного зверства душманов. Слегка дотронувшись до головы, я повернул её на другой бок и посмотрел на правое ухо. Родинки рядом с ухом нет. Получается, что передо мной останки кого-то из наших солдат или офицеров. Несмотря на то что передо мной останки не мого товарища, радости я не испытывал.
— Это не Васюлевич, — тихо сказал я, аккуратно накрывая останки брезентом.
К толпе прибежал Юрис. Абрамов тут же затребовал, чтобы ему всё рассказали.
— У Вани родинка рядом с правым ухом. Её ни с чем не спутаешь. Так что это кто-то другой из наших пленных солдат. Нас провели, как лохов, — сказал я, вставая с бетона.
Трупным запахом провонялась одежда и долго ощущался запах в носу.
— И что теперь? Где искать его? — спросил у меня Абрамов.
Вадим Петрович и тут решил «посоветоваться» со мной. Вот только розыск пленных не по моей части.
— Давайте передохнём, товарищ подполковник. Мы уже сегодня никого не найдём, — предложил я.
— Ты не понимаешь? Времени нет! Надо лететь и искать его. И бомбить, если потребуется, — высказался Юрис.
В его глазах было столько ярости, что он бы и меня убил в этом порыве.
— Пока никуда лететь не надо. Ещё с этим вылетом не разобрались, — вкрадчиво объяснил комэска и ушёл к машине, приехавшей за ним.
На этом тяжёлое утро закончилось. И начался крайне длинный и жаркий день. Стрельба по кишлаку не прошла мимо Абрамова.
Он поочерёдно вызывал Залитиса, меня и наших лётчиков-операторов. Естественно, что Вадим Петрович собирался в ситуации разобраться по полной программе. Ему проблемы не нужны в первые недели командования подразделением.
После того как он всех опросил вместе с одним из особистов дивизии, повторно вызвали меня.
— Клюковкин, присаживайся, — сказал Абрамов, когда я вошёл в класс подготовки на КДП.
Представителя особого отдела уже не было. Я сел на стул, и Вадим Петрович продолжил.
— Давай так, Сань. Сейчас мы спокойно поговорим, выслушаю тебя и закроем обсуждение этой ситуации. Согласен?
— Так точно.
Абрамов улыбнулся.
— Сегодня вы атаковали кишлак Адусу. Намеренно ваш командир звена произвёл стрельбу НАРами. Что ты скажешь по этому поводу?
— Удар был нанесён по скоплению духов. Шла плотная стрельба. В том числе и со стороны кишлака.
Здесь я ничего не придумывал. Но и мне непонятно пока, каких показаний от меня ждёт товарищ Абрамов.
— Согласен. У меня и у представителя особого отдела сложилась картина. Но ведь Залитис попал в мирные дома.
Пожалуй, вот в этом месте командиру эскадрильи лучше поменять риторику.
— Я не видел момент удара. Сами понимаете, что в таких ситуациях всё очень скоротечно и быстро.
Абрамов поулыбался и слегка подался вперёд.
— Сань, ну не выгораживай ты Залитиса. Не совладал с эмоциями человек. Тем более что ему ничего не будет. Никто его в Союз отправлять не собирается. Просто нужно разобраться.
Вот такие благие намерения обычно всегда ведут к проблемам. Я согласен с тем, что Юрис поступил неправильно. Но мы ведь не знаем, насколько большой вред он причинил этому кишлаку. Он мог попасть и в какой-то склад душманов, который они скрыли среди дувалов или в сарай.
Если бы у особиста была информация, что в кишлаке погибли мирные люди, с Юрисом беседовали в другом месте. Значит, беседа с Вадимом Петровичем сейчас просто для того, чтобы он убедился в моей лояльности ему.
Либо у него такая тактика — сталкивает людей, а они потом ходят и «стучат» ему друг на друга.
— Клюковкин, ну помоги мне. А я помогу тебе. Ты же будущий лётчик Центра Армейской авиации! — развёл руками Абрамов и широко улыбнулся.
Он будто сейчас меня кинется обнимать. Пожалуй, мне придётся его
