Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
— Значит, даже мои проморгали… Ловко, чертяка, сработано, — пробормотал он.
Напряжение спало. Что-то еще проворчав о том, что у меня слишком много свободного времени на подобные глупости, граф задумчиво отошел к окну.
Неловкую тишину нарушил скрип двери. На пороге, будто выросший из сумрака, стоял Кулибин. Весь в саже, по лицу ручейками стекал пот, зато вид у него был донельзя довольный.
— Готов твой чугунный гроб, Пантелеич, — прохрипел он, вытирая руки просмоленной ветошью. — Ставим. Можешь прятать свои бумажки.
Еще один шутник. Не повезло сегодня Толстому.
Стоявший у окна граф, изображавший оскорбленную добродетель, резко обернулся. Маска скуки слетела с его лица в одно мгновение. В глазах графа вспыхнул огонек неподдельного, мальчишеского интереса.
— Гроб? — переспросил он, вмиг забыв о наших пикировках. — Шкаф тот несгораемый, что ли? Ведите. Пора принимать работу.
Спускаясь в подвал, мы словно погружались в другой мир. В нос ударил запах сырости — резкий контраст с вылизанными верхними этажами. В самом дальнем углу, на свежезалитом бетонном основании, стоял чужеродный монстр из будущего, мой сейф. Несколько дюжих рабочих, кряхтя и отдуваясь, как раз заканчивали его установку.
На фоне кирпичной кладки этот черный параллелепипед выглядел как броненосец, случайно заплывший в бальную залу. Ни единой линии для красоты, ни малейшего намека на изящество — просто грубая, утилитарная мощь.
Подобно опытному кавалеристу, осматривающему скакуна, Толстой обошел сейф кругом. Стучать по броне он не стал — ее прочность он знал и без того. Его интересовало другое: подгонка, качество сборки. Пальцы в перчатке скользнули по стыку двери и корпуса, где толстый металл прилегал к металлу.
— Зазора нет. Ломом не подцепить, — констатировал он с одобрением. — А ну-ка, покажи нутро.
Он требовал демонстрации, как человек, привыкший, что его приказы исполняются беспрекословно. Подойдя к массивному латунному лимбу с выгравированными делениями, я взялся за рифленое колесо.
Код: три вправо, два влево…
Внутри сейфа что-то тихо, с маслянистым звуком, щелкнуло. Я потянул за рукоять. Дверь, весившая не меньше центнера, поддалась на удивление легко, открываясь с мягким шипением вытесняемого воздуха.
— Без ключа, — пробормотал Толстой, заглядывая внутрь. — Хитро. А ловушка на месте? Стекляшка та?
— На месте, ваше сиятельство, — вмешался Кулибин, скромно державшийся в тени. — Взведена и готова к бою. Тронь — и заклинит намертво.
Граф удовлетворенно кивнул, его взгляд скользнул по внутренним полкам. Он видел хорошо продуманный редут, готовый к долгой обороне. Выпрямившись, он смерил меня долгим, оценивающим взглядом.
— Сколько стоит такая игрушка? — спросил он, явно не из праздного любопытства.
Мы с Кулибиным переглянулись. Этот вопрос был ожидаем, и ответ на него мы подготовили.
— Для вас, ваше сиятельство, — начал старик, вытирая руки, — бесплатно. А для казны…
Он вздохнул, собираясь с мыслями для главной части представления.
— Мы тут с Пантелеичем покумекали. Вещь для государства первейшей надобности. Банки, казначейства, штабы военные… Везде, где бумаги важные да деньги казенные хранят. Гонять кустарщину — дело долгое и ненадежное. Посему мы готовы патент на сие изобретение передать в казну. Безвозмездно.
Толстой удивленно вскинул брови.
— А вам-то какая корысть?
— А нам, — подхватил я, — хватит и малого. Скромных отчислений. С каждого шкафа, сделанного по нашему чертежу. Пусть казна сама наладит производство на своих заводах, используя свои мощности. Нам чужого не надо. Нам бы свое, по справедливости.
Толстой слушал с абсолютно непроницаемым лицом, не выдав ни единым мускулом, что понял суть нашего маневра. Он смотрел на Кулибина, который, в свою очередь, говорил, глядя прямо в глаза графу. Старый механик обращался не к «Американцу», а к графу Толстому, государственному человеку, который вечером будет составлять свой доклад. В этом обмене взглядами наше послание упаковывается для отправки по самому надежному каналу в империи. Толстой — наш почтовый ястреб.
Толстой хмыкнул и собрался уже что-то ответить, как сверху, по ступеням, пронесся дробный топот. В дверном проеме, тяжело дыша и цепляясь за косяк, возник Прошка. Он буквально ввалился. Рот его был приоткрыт в беззвучном крике, в вытаращенных глазах застыл священный ужас.
— Там… там… — задыхаясь, просипел он, тыча пальцем куда-то вверх, в сторону жилых покоев. — Гости!
Я недовольно поморщился. Только этого не хватало — выслушивать капризы очередной княгини, которой срочно понадобилось «что-нибудь эдакое», с чем не справилась сама мадам Лавуазье. Такое бывало редко, но было. Время для светских визитов не самое неподходящее.
— Прохор, отдышись, — ровным голосом скомандовал я. — Кто там? Скажи Варваре Павловне, пусть займет их беседой на пять минут. Мы сейчас поднимемся.
Мальчишка замотал головой с такой силой, что, казалось, она вот-вот оторвется от плеч. Набрав в грудь воздуха, он выпалил на одном дыхании:
— Да не Варвара Павловна! Там… сама Вдовствующая императрица! Ждут! В торговом зале!
Слова Прошки будто заморозили сам воздух. Рядом со мной Кулибин замер, перестав дышать. В дальнем углу рабочие застыли, и упади сейчас молоток, его грохот прозвучал бы пушечным выстрелом.
Мария Федоровна. Здесь. В моей мастерской. Без предупреждения. Такой визит ломал все мыслимые устои, нарушал протокол. Императрицы не ездят по ремесленникам.
Мысли в голове сбились, заскрежетали. Полный паралич логики. Руки грязные, сюртук домашний, не парадный… Почему никто не предупредил⁈ Мой вопрошающий взгляд впился в Толстого.
Граф стоял с абсолютно невинным, почти ангельским выражением лица. Он слегка пожал плечами, дескать знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Но если присмотреться очень-очень внимательно в самых уголках его глаз плясали лукавые чертенята.
Ах ты ж…
— Я ведь тоже умею шутить, мастер, — с едва уловимой усмешкой, произнес он. — Иногда.
Глава 17
Лестница покорилась в два прыжка. Едва не снеся застывшего соляным столбом Прошку, я бросил ему на ходу, не сбавляя темпа:
— Варвару предупреди! И пусть мадам Лавуазье займет их!
— Дык, уже, мастер…
В голове набатом била единственная директива: «Отставить панику».
В кабинете я чуть не опрокинул кувшин. Налил себе стакан и брызнул на руки, умылся. Ледяная вода обожгла кожу, смывая копоть. Въедливый запах масла — мой «Eau de Cologne» — так просто сдаваться не собирался. Чистая сорочка, свежий шейный платок, пара быстрых взмахов гребнем. Из зеркальной амальгамы на меня смотрел не светский мастер, выдернутый прямиком от горна. Что ж, отлично. Клиент ценит аутентичность.
Еще на лестнице меня нагнал мелодичный французский говор мадам Лавуазье, переплетающийся с двумя другими голосами — одним властным, с легким немецким акцентом, и вторым — молодым, резким, звенящим, как натянутая струна.
Торговый зал являл собой композицию, достойную
