Моя чужая новая жизнь - Anestezya
— Ну тогда попробуйте подойти ближе, — я чувствовала как дурной адреналин словно крепкий алкоголь дает в голову. Одновременно я почувствовала какую-то легкость — чуть ли не впервые я могу быть с этими гадами сама собой, не прячась и не притворяясь. Штейнбреннер выжидательно застыл, расчетливо скользнув взглядом по моему лицу. Все еще не верит, что я смогу? А зря. Я конечно не заправский киллер, но вот в него выстрелю без малейших колебаний.
— Все кончено, герр штурмбаннфюрер. И для вас. И для Великой Германии. После этого поражения вам придется отступать и ни один «союзник» вам не поможет. Штаты, которые сейчас поставляют вам пенициллин и тушенку, очень скоро переобуются и примкнут к славе страны-победителя. Догадайтесь к кому?
Штейнбреннер медленно шагнул назад. Прежде чем я сообразила что он задумал, прогремел оглушительный выстрел. Вот же черт, могла бы и сообразить, что его пистолет тоже в шаговой доступности. Я едва успела бухнуться на пол и отползти. «Думала уделать матерого эсэсмана?» — пронеслось в моей непутевой головушке. Это мне еще повезло, что он не смог нормально прицелиться. Спокойно, после моих предсказаний он явно не будет меня убивать. По крайней мере сразу. А вот я вполне могу попытаться, хотя теперь это будет сложно — реакция у него явно получше моей. Ну и как быть дальше, если мы оба забаррикадировались под столами?
— Предлагаю договориться, — вкрадчиво сказал он, — я пообещаю тебе быструю смерть, а ты расскажешь откуда набралась этих бредовых идей.
Я промолчала — пусть думает что я испугалась и включила заднюю.
— Ну же, девочка, брось пистолет и мы спокойно все обсудим.
Бросить пистолет? Если он будет уверен, что я слилась, хотя бы немного потеряет бдительность. Я потянулась к нижнему ящику. Тяжелое пресс-папье оставшееся в наследство от какого-то председателя звонко грохнулось на пол. Есть! Купился. Я высунулась из импровизированного убежища. Ну, с Богом. Мне сейчас облажаться нельзя. Выстрелить-то я выстрелила, но вот попала ли? Сердце колотилось в безумно- припадочном ритме. Тишина показалась мне подозрительной и я, выждав для верности еще пару минут, осторожно подползла ближе.
— Черт!
Ну конечно же этот гад только этого и ждал! Я чудом не словила пулю, еще и пистолет выронила, дура! Ну а как меня еще можно назвать? Знала же что ни хрена не боевик. Штейнбреннер отшвырнул сапогом мой пистолет и присел на корточки, насмешливо глядя мне в глаза.
— Ну, что еще ты мне поведаешь? — я вздрогнула, когда в живот уперлось дуло пистолета.
— Война будет проиграна. Не сейчас, но довольно скоро, — полноценно выбивать из меня инфу у него нет времени, иначе досидится, что сюда придут русские и расхреначат его драгоценный отряд.
— Это все, что ты можешь сказать?
— Я не настолько глупа, чтобы в подробностях пересказывать военные стратегии, — а то мало ли, успеют что-нибудь переиграть.
— Ну тогда я беру назад свое обещание, — он окинул меня презрительным взглядом, — ты не заслуживаешь, чтобы я марал об тебя руки.
— А что так? Вы утопили в крови десятки сел, убили сотни мирных жителей. Откуда такая щепетильность? — развести его на то, чтобы быстренько пристрелил наверное бесполезно. Но попробовать-то можно.
— Я не убивал их своими руками, для этого есть солдаты. Не стал же бы я лично вылавливать крыс которые завелись в моем доме?
Сссука! Ненавижу!
— А ты еще хуже этих крыс, — он пристально, немигающе как змея смотрел мне в глаза — притворялась не один месяц. Раз уж тебе выпал шанс избежать участи своих соотечественников, нужно было его ценить.
— На войне все средства хороши, — отпарировала я.
— Достаточно разговоров, — он снова ткнул меня пистолетом, — вставай.
Снаружи послышался артиллерийский залп. Штейнбреннер поднял голову, прислушиваясь, и вдруг резко бросился в сторону. Черт, похоже нас уже бомбят по-серьезному. Я откатилась в сторону, едва успев отползти от падающего шкафа. Похоже дела совсем плохи. Но зато есть шанс избежать беседы с «вежливыми» сотрудниками гестапо. Вот только свидетелей нельзя оставлять в живых. Услышав легкий шум слева, я быстро обернулась. Ну кто бы сомневался что этот гад живее всех живых. Правда выглядит малость покоцанным, видать все же зацепило шкафчиком. Добротным таким, советским. Это вам не фанерная мебель. Новый взрыв прогремел с такой силой, что в окнах повылетали стекла. Я в панике пригнулась, почувствовав как мелкое крошево забивается за воротник блузки. «Что делать?» — рефреном крутилось в голове. Альтернативы у меня как всегда было не особо много — бежать под артобстрел или оставаться здесь, рядом с этим упырем. И куда это мы ползем, а? Увидев свой пистолет, я, не раздумывая, его схватила.
— Беги пока можешь, — тяжело дыша, прохрипел Штейнбреннер, — беги как можно дальше, потому что рано или поздно я тебя найду.
Я осторожно выглянула в окно. Там все было ожидаемо плохо. Здесь впрочем тоже скоро будет жарко — похоже загорелась крыша.
— Неблагодарная дрянь, — пробормотал Штейнбреннер. — Боюсь представить сколько преступлений ты совершила, скрываясь под личиной невинной девчонки.
— Меньше чем вы думаете, — хмыкнула я. — Я не стала бы вредить людям с которыми столько времени прожила бок о бок, пусть и вынужденно. А вот таких как вы я ненавижу.
— Да что ты? — он держался так хладнокровно, словно не замечая пистолета в моей руке. Нужно держать ухо востро, как бы не выкинул новой пакости. — Но тем не менее ты не примкнула к иванам, интересно почему?
Потому что это не моя война…
— Вы и вся ваша верхушка избранных ответите за свои преступления. Через два года русские возьмут Берлин, и те кто не успели сбежать и у кого кишка тонка застрелиться, предстанут перед судом. Геринг, Риббентроп, Кейтель — их всех приговорят к повешению. А ваш драгоценный фюрер будет загнан в бункер как бешеная крыса и застрелится сам. «Великой Германии» не дадут подняться еще долгие годы, многие государства захотят чтобы вы вообще перестали существовать. Возможно вас это удивит, но мы окажемся к вам более милосердными.
В его глазах промелькнул …нет не страх, но что-то похожее.
— Все это бред, — пробормотал он и неожиданно резко метнулся ко мне, пытаясь выбить пистолет. Я вскрикнула от боли, почувствовав как сильные пальцы сжали мою руку, выворачивая, почти ломая.
— Такое ничтожество
