Моя чужая новая жизнь - Anestezya
— Как там Харальд? — из вежливости спросила я.
— По-моему он и не подозревает, что по-настоящему происходит на фронте. Ну еще бы. Пристроился в столичном штабе, бухает, да девок по углам зажимает — так воевать каждый дурак может.
— Он чуть не вылетел из штаба — как всегда не смог удержаться и охмурил очередную красотку. На его беду та оказалась женой какого-то генерала. Я же говорю — идиот. А это, как известно, не лечится. Так и вижу его в своем времени эдаким охреневшим мажором с папиной кредиткой.
— Почему-то мне кажется что он выкрутился, — фыркнула я.
— Ну как сказать, — усмехнулся Конрад. — Его отправили можно сказать в ссылку — в лагерь для военнопленных, куда-то в Тюрингию.
«Там-то уж точно не будет смазливых девушек и баров», — с легким злорадством подумала я.
— Впрочем Харальд не очень расстроен таким поворотом дел. Пишет, что его командир любимец самого Гудериана, а значит и он может далеко пойти.
— Вы такие разные, — невольно улыбнулась я.
— Почему-то принято считать что близнецы схожи во всем, — добродушно улыбнулся в ответ Конрад. — В то время как Харальда невозможно было загнать домой, я осваивал отцовскую библиотеку. В школе его любили все — мальчишки, учителя, меня же… Ну, скорее просто особо не замечали.
Это всегда так — один брат топчик, другой — лузер.
— Харальд залез под юбку приглянувшейся девчонке когда ему стукнуло пятнадцать, а я, — Конрад покраснел, — я мечтал встретить свою любовь и не хотел размениваться на мимолетные увлечения.
Я почувствовала как где-то внутри знакомо отозвалась уже привычная боль. Еще один мальчишка-романтик с изломанной войной судьбой. Он мог бы прожить эту жизнь по-другому — отучиться в приличном университете, жениться на хорошенькой девчонке и припеваюче жить до старости.
— А теперь…
Ну нет, я больше не позволю себе жалеть никого из них. Этот милый мальчик третий год болтается в команде самого большого отморозка которого я знаю и уже далеко не невинная ромашка. То, что я никогда не видела как он с перекошенной мордой мочит из автомата женщин и детей еще не означает, что он так не делал.
— Теперь идет война, — жестко ответила я, — и наша жизнь уже никогда не будет прежней, как и мы сами.
— А потом наши такие — бац и фрицы все разбежались! — я не сдержала улыбки, увидев как мальчишки косплеят нынешнюю ситуацию. Хотя на самом деле не смешно — им бы играть в нормальные игры или читать какие-нибудь развивающие энциклопедии. Эти сволочи по сути отняли у них детство.
— Тише, — шикнул один из них, указав на меня.
— Так они ж все равно по-нашему не понимают, — беспечно отмахнулся его товарищ и хитро улыбнулся.
— Некоторые понимают, — с притворной строгостью сказала я, наблюдая как вытягиваются их мордахи. Боюсь даже представить что было бы, попадись они тому же Штейнбреннеру. Быстро сообразив что влипли, мальчишки бросились врассыпную.
— А ты чего не бежишь? — босоногий оборванец обреченно уставился на меня.
— Тетка не велела до вечера домой приходить.
— В смысле? — что за неадеквашка выставила в такое время на улицу пятилетнего ребенка? — А мать твоя где?
— Померла мамка еще зимой, и батя пропал без вести. Тетке пришлось забрать меня, да у нее своих пятеро, вот и гонит меня, чтоб только ночевать приходил.
Господи, а ест он что?
— Ты голодный? — глупый вопрос. — Пойдем.
Я нашла в столовой остатки обеда и зачерпнула из котелка кашу. Куда ее выложить? На подоконнике стояли несколько пустых банок из-под тушенки. Отлично.
— Держи, — мальчонка недоверчиво уставился на меня. — Держи говорю, только не ешь все сразу, а то сплохеет.
— Что вы делаете? — я повернулась, услышав голос Штейнбреннера.
— Эту кашу бы все равно выбросили, — вот урод, тебе жалко что ли?
— Дело не в этом, — холодно ответил он, — мы пытаемся приучить их в порядку. А это значит — еду можно получить только после выполнения работы. Вы же сводите на нет все наши усилия, показывая что они могут есть свой хлеб даром.
— Простите, но этому мальчишке всего пять лет, — постепенно заводилась я. — Куда я должна была отправить его работать?
— Да хотя бы чистить солдатам сапоги, — Штейнбреннер одарил меня недовольным взглядом, и прежде чем выйти, добавил. — Задержитесь сегодня, я хочу очень серьезно с вами поговорить.
Да что за хрень? Мне будут читать нотации за то, что я скормила ребенку остатки каши?
— Не обращай внимания, — примирительно сказал Конрад, — он сегодня не в духе.
— Я заметила, — проворчала я. — Кто же его так разозлил?
Конрад осторожно оглянулся и тихо сказал.
— Два часа назад русские неожиданно пошли в атаку. Мы не ожидали что они стянут столько людей.
У меня упало сердце. Ну я же знала что эта бойня начнется. И что она бы случилась скорее всего и без моего вмешательства. Но не могла отделаться от гадкого ощущения, что предала Фридхельма. Все эти дни я старалась не накручивать себя, но это было из разряда «миссия невыполнима». Блядь! А какой у меня еще был выход? Таких выродков как Гитлер, Штейнбреннер, Химмельштос нужно остановить любой ценой.
— Эрин, я не хотел говорить об этом сейчас, — Штейнбреннер окинул меня сканирующим взглядом, — но ваши действия вынуждают меня задуматься о вашем моральном настрое. Я замечал подобное и раньше, но был уверен что вы допускали подобное в силу молодости. Однако вы уже третий год на фронте и продолжаете проявлять недопустимое сочувствие к врагу.
— Не думаю, что тарелка каши для голодного ребенка тянет на военное преступление.
— Дело не в этом, а в причинах почему вы это делаете. До меня дошли слухи, что вы связаны с неприятной историей.
Слухами земля полнится.
