Муля, не нервируй… - А. Фонд
Я сдержал улыбку. Главное правило хорошего выступления — с первой секунды ошеломить собравшихся.
И да, градус напряжения в зале явно вырос. Если поначалу речь Козляткина они слушали лишь из-за того, что есть такое понятие, как дисциплина. И раз их сюда загнали и сказали сидеть и слушать, значит, надо сидеть и молча слушать. Ну или можно думать о своём, мечтать, дремать с открытыми глазами, но главное — сидеть и изображать массовку.
Но меня такая картина уж никак не устраивала. Мне необходимо было завладеть их вниманием. Что я и сделал.
Окинув присутствующих внимательным взглядом, я сказал:
— Здесь собрались люди, к делу отношения не имеющие. О чем мы говорить будем?
— Но как же? — надулся седоусый, в зале поднялся гул, и он был вынужден резко постучать ручкой по стеклянному графину.
Когда тишину в зале восстановили, я пояснил:
— Здесь, кроме товарища Натальи, которая рисовала стенгазету, никого из причастных нету. Товарищи! Я абсолютно не верю, что Наталья считает меня конъюнктурщиком. И что это именно её такая инициатива была. Мы же здесь собрались, чтобы пообщаться с теми, кто эту стенгазету заказал как инструмент расправы через меня, как сотрудника отдела кинематографии и профильного управления театров, с начальником отдела — товарищем Козляткиным.
В зале опять поднялся шум.
И опять седоусому пришлось наводить порядок с помощью карандаша и графина.
— Товарищи, я не понимаю, почему главный зачинщик — товарищ Барышников, не явился? — сказал я и добавил в наступившей оглушительной тишине, — считаю, что нам сейчас обсуждать нечего. Нужно перенести заседание, дождаться, когда Барышников изволит посетить собрание и даст нам объяснения!
Я закончил, кивнул седоусому и пошел на своё место.
Вслед мне раздались сперва робкие, затем более смелые аплодисменты. Пока я дошел до своего места, мне хлопали все присутствующие. Я посмотрел на Козляткина, он тоже дважды обозначил хлопок и кивнул мне.
Ну, уже лучше.
Седоусый, правда, не хлопал, но посмотрел на меня, как мне показалось, с интересом.
Заседание перенесли. О дате обещали сообщить в рабочем порядке.
Вот и ладненько.
На сегодня, значит, отстрелялся.
В коридоре меня догнал Козляткин и сказал благожелательным голосом:
— Муля, зайди ко мне минут через пятнадцать.
И ускакал дальше.
Я заглянул в столовую, взял стакан компота. Денег у меня вообще не было (и я ещё Белле тридцать копеек должен), просто очень хотелось пить. Я после выступлений всегда пить хочу. Но спасибо Мулиной маме и неизвестной Дусе (интересно кто она? Сестра? Племянница? Тётя?) за пирожки и остальные вкусняшки. Так как посещать столовую и покупать полноценный обед я сейчас не мог, то прихватил с собой на работу пару пирожков.
Обед уже давно закончился. Но повара и работники столовой ещё не все остатки еды убрали.
— Мне компот, пожалуйста, — сказал я и вытащил копейки из кармана. В ассортименте был клубничный компот и бледно-жёлтый какой-то, из сухофруктов. Вроде как яблочный. Второй стоял дешевле почти в два раза. Я прикинул, что на эту сумму смогу взять два компота из сухофруктов, вдруг завтра опять пить захочется. Поэтому добавил уточнение, — из сухофруктов.
Я взял компот и решил попить его за столиком. Хотелось успокоить мысли. Время у меня еще было, минут десять. А в кабинете подумать под прицелом любопытных глаз не получается.
Но помедитировать над компотом у меня не вышло — меня окликнули:
— Муля!
Я поднял голову и увидел нависающую надо мной Лёлю. Она была в гневе и от этого её личико стало ещё более неприятным.
— Ольга, здравствуй, — вежливо кивнул я.
— Муля! — она плюхнулась за столик напротив меня, не дожидаясь приглашения, — ты почему мне не говорил, что у тебя дедушка академик и знаменитый ученый и живёт в таком доме?
Я чуть компотом не поперхнулся. Во сарафанное радио даёт.
Еле-еле отдышавшись, я сказал:
— А что?
— Ну, это же совершенно меняет дело, — улыбнулась она и быстро добавила заискивающим тоном. — Может, сходим сегодня в кино?
— Ой, Ольга, сегодня я не могу, — с грустным видом развёл руками я.
— А завтра?
— А завтра тем более не могу, — вздохнул я и быстро добавил, — извини, что не сказал. Но тут не о чем говорить — меня изгнали из рода. И вычеркнули из завещания. Поэтому я и живу в коммуналке, и денег хватает только вот на компот. Из сухофруктов.
Про завещание я приврал, ясное дело. Но зато так драматичнее.
Лицо Лёли вытянулось и приняло странное выражение.
А я спросил:
— А давай послезавтра сходим?
Её аж перекосило, и она сердито фыркнуло: — А послезавтра я не могу! И вообще — отстань от меня, Бубнов. Ты себя в зеркале видел⁈ Ты не в моём вкусе!
Выпалив эту обличающую тираду, после которой Муля, видимо, должен был заплакать и, как минимум, пойти повеситься, она подскочила и ушла из столовой, гневно цокая каблучками.
А я допил компот в одиночестве. И на лице моём блуждала довольная- довольная улыбка.
В кабинете начальника, Сидор Петрович сказал мне:
— В общем, Муля, ты хорошо выступил. Правильно, — он покивал с глубокомысленным видом, а потом сказал, — проблемы, конечно, из-за Барышникова будут…
Он сделал паузу, а я злорадно подумал, что он такой довольный, так как проблемы если и будут, то у Мули. А не у него.
Тем временем он сказал:
— Ты в театре неплохо так поработал… мда…. очень неплохо. И все выявленные тобой замечания мы вынесли в предписание товарищу Глориозову. Так что я подумал и решил, что лучше, если ты завтра сам съездишь туда, к ним, и покажешь им этот документ.
Он подсунул ко мне несколько листов, отпечатанных на машинке.
— Так-то мы по почте им ещё утром отправили, но ты же сам понимаешь. Пока дойдёт, пока то да сё. А работать уже сейчас надо. Так ты им скажи, что до конца декады они должны уже выполнить три пункта замечаний и подать нам промежуточный отчёт.
Он немного помялся и добавил:
— И да. Финансирование мы им увеличили. Немного, правда, но увеличили. На дополнительное отопление театра и на уборщиц. Пока так. На этом всё. Иди и работай.
Я вышел из кабинета, сжимая предписание. И на лице моём блуждала улыбка. Пока всё идёт по плану. Да. Со скрипом. Но по плану.
А вечером мне предстояла встреча с
