Муля, не нервируй… - А. Фонд
— Ну что вы, Клавдия Никитишна, — смутилась Дуся и, наконец, отпустила меня.
Пока я пытался отдышаться, женщины устроили небольшую разборку. Когда они всё выяснили, Дуся сказала:
— Пошли, Муля! Там уже все заждались.
Любопытная Клавдия Никитишна аж подпрыгнула от такого интереса, но Дуся злорадно закрыла дверь прямо перед самым её носом.
Меня провели через роскошный коридор в гостиную. Пол в квартире был из наборного дубового паркета и блестел так, что я в нём отражался почти полностью. На стенах были дорогие обои, а хрустальная люстра в гостиной была размером с небольшой трактор.
Из боковой двери вышел человек, лет сорока пяти примерно, в домашнем костюме и белой рубашке. При виде меня он остановился и сдержанно кивнул:
— Иммануил.
— Добрый вечер! — также сдержанно ответил я. Я, конечно, подозревал, что это и есть отчим Мули, но кто его знает. Может, это какой-то троюродный брат и я сейчас опозорюсь, если назову не того человека по имени.
Обстановку разрядила Наденька, которая заглянула в гостиную и озарила её своим сиянием:
— Мулечка! — лучезарно заворковала она, — а мы тебя ждём, ждём… Пошли!
Она махнула рукой куда-то за собой и тут же воскликнула:
— Модест, а ты почему не тот пиджак надел? Я же тебе синий подготовила!
Таки это и есть Модест Фёдорович, отчим моего реципиента.
Ну и хорошо, теперь я зато всех знаю.
Мы гуськом прошли вслед за Мулиной маменькой и оказались в большой столовой. Помещение было выдержано в нежных пастельных цветах, начиная от обоев, заканчивая атласными шторами. Посредине стоял большой овальный стол, накрытый белоснежной скатертью.
— Прошу всех к столу! — щебетала Наденька.
Меня усадили напротив Модеста Фёдоровича, по правую руку от которого сидела Мулина мама. Я внутренне хмыкнул — она хоть и ушла от него к любовнику, но, по сути, продолжала играть роль хозяйки, и Мулин отчим вполне это принимал.
Какие высокие отношения, однако.
Сначала все смущались и молчали.
— Муля, как ты работаешь в Комитете? — разрядила обстановку Наденька, — тебе нравится?
— Да по-всякому бывает, мама, — дипломатично ответил я, пока Дуся ловко поставила передо мной тарелку пахучих щей из свежей капусты, — Любая работа бывает иногда тяжелой, иногда лёгкой. А у вас тут как дела?
И добавил:
— Давно меня не было. Соскучился.
Наденька аж прослезилась от переизбытка чувств. Модест Фёдорович ел молча и только пристально посматривал на меня. Чую, разговор с ним у нас предстоит серьёзный.
— Ты так исхудал, — опять нарушила напряженную паузу Наденька, а Дуся ловко подсунула мне кусок кулебяки.
— Модест, ты только посмотри, что стало с бедным мальчиком! И побрил голову ещё, — взволнованно обратилась она к бывшему мужу.
— Сейчас модно брить головы, — невозмутимо молвил Мулин отчим, флегматично намазывая кусочек хлебушка каким-то пахучим паштетом. Вроде как грибным.
Я тоже попробовал и паштет, и соус.
Когда мы доели щи, Дуся ловко поменяла посуду и перед нами материализовалось нежное рагу, буженина под луком, какие-то мясные рулетики с черносливом и изюмом, фаршированная рыба и мясные биточки. Были ещё несколько видов блинчиков с разной начинкой: от мясной до рыбной. Всё в лучших купеческих традициях. Интересно, это они так к приходу Мули расстарались, или у них в порядке вещей такая перемена блюд?
После нежного ванильного суфле Модест Фёдорович предложил пройти в кабинет, «дёрнуть по рюмашечке». Я понял, что сейчас и состоится этот разговор.
Кабинет Мулиного отчима впечатлял, конечно. Особенно дубовые панели на стенах и массивный стол, покрытый зелёным сукном.
Кивнув мне на мягкое кресло, Модест Фёдорович всё также молча вытащил из бара пузатую бутылку и разлил по хрустальным рюмочкам янтарный напиток.
— За всё хорошее! — поднял рюмочку Мулин отчим и первым выпил.
Я последовал его примеру. Мда, а здесь знают толк в истинном гедонизме. И зачем Муля от них ушел?
Модест Фёдорович крякнул и вытащил сигарету, собираясь закурить.
— Можно и мне? — попросил я.
— Ты разве куришь, Муля? — обозначил удивление чуть приподнятой бровью Модест Фёдорович.
— Иногда, — обтекаемо ответил я и тоже прикурил предложенную сигарету. В отличие от сигарет Фаины Георгиевны, эта была хоть и крепче, но гораздо душистей и не драла горло.
Повисла пауза. Я так понял, от меня ждут каких-то слов. В чём накосячил Муля и почему они разругались, я не знаю, и вот что мне говорить? Но что-то говорить было надо и поэтому я сказал так:
— Отец! — при этих словах Мулин отчим вздрогнул, но взял себя в руки и кивнул с деланным равнодушием.
А я продолжил:
— Я много думал с момента нашего последнего разговора…
Судя по тому, как дёрнулось лицо Мулиного отчима, разговор этот явно был не просто разговором. Но он опять взял себя в руки. Я невольно восхитился — вот воля у человека.
— И я понял главное. Я был абсолютно не прав, — сказал я и лицо у Модеста Фёдоровича удивлённо вытянулось. Создалось такое впечатление, что он сейчас вот-вот заплачет. Таки проняло мужика.
— Какие бы у меня не были на тот момент мотивы, — продолжил толкать речь я, — но ты навсегда останешься моим отцом. Пусть так получилось, что ты не кровный, но ты вырастил меня, воспитал, дал свою фамилию и отчество, мы с тобой близки по духу.
Модест Фёдорович, дрожащими руками, плеснул себе в рюмочку ещё коньяку и одним махом выпил.
— Поэтому я хочу попросить у тебя прощения, отец, — сказал я, — давай спишем это на мой юношеский максимализм и отсутствие опыта, эмоции, глупость… Я хочу жить с тобой в мире.
Я встал и протянул ему руку. Модест Фёдорович тоже встал и рывком заключил меня в объятия.
— Муля, ты всегда будешь мне сыном… — на глазах у него таки показались слёзы. Я дипломатично сделал вид, что не заметил, — ты у меня единственный сын!
Примирение состоялось.
Мы уселись обратно, и Модест Фёдорович смущённо из-за проявленных эмоций разлил коньяк по рюмкам. Выпили. Закурили ещё по одной сигарете.
— Ты изменился, Муля, — задумчиво отметил отчим, — сильно изменился. Очевидно, идея отселить тебя и дать возможность пожить отдельно, была верной.
Я не нашелся, что сказать и только кивнул.
— Но теперь, когда всё уладилось, ты же вернёшься ко мне жить? — осторожно, прощупывая почву, спросил Модест
