Флот решает всё (СИ) - Борис Борисович Батыршин
Замыкала строй французской эскадры канонерская лодка «Метеор», несущая на трёх своих мачтах парусное вооружение баркентины. Сейчас, правда, паруса были свёрнуты и натуго притянуты к реям особыми снастями, и голые чёрные стеньги, реи, гафели, перекрещенные паутиной стоячего и бегучего такелажа, угрюмо рисовались на фоне ярко-синего африканского неба. В российских гимназиях ни кто не упоминал о «дипломатии канонерок», и Матвей не догадывался, что перед ним сейчас ещё один типичный инструмент колониальной политики Третьей Республики.
Четвёртый из французских корабль был тут же, поблизости — но уже не мог порадовать наблюдателей строгим порядком и безупречно, до фута, выверенным положением в эскадренном ордере. Три мачты, торчащие из воды, да огрызок трубы — вот всё, что осталось от авизо «Пэнгвэн», отправившегося на дно в результате взрыва бомбы, изготовленной сыном проворовавшегося петербургского полицейского чиновника Аверкий Гордасевич. Матвей вместе с Осадчим и его людьми обшарил всю Новую Москву в поисках злоумышленника, в то время, как другие обшаривали рощицы и овражки вблизи крепости — но всё было напрасно. Поселенцы, которых они расспрашивали отвечали что да, был такой, ни в чём особенно не замеченный — работал, пил в меру, и часто отлучался с охотничьими партиями и торговыми караванами, направляющимися в афарские селения. Матвей сумел отыскать тех, кто бывал в эти поездках — и узнал от них, что Годасевич не раз пропадал куда-то на несколько часов; на вопрос же, где был, либо отмалчивался, либо показывал выменянные у туземцев безделушки.
А накануне трагического происшествия с французским авизо, как припомнил один из поселенцев, Гордасевич пропал, и больше его в Новой Москве и окрестностях не видели — что стало лучшим подтверждением справедливости тяготеющих над ним обвинений. Зачем понадобилось устраивать эту диверсию — непонятно; результат же её торчал теперь из воды в нескольких кабельтовых от французских кораблей, вселяя в сердца французских моряков праведный гнев. А если вспомнить, сколько их товарищей погибло в результате предательского нападения, а другие сыны Франции прямо сейчас, в этот самый момент, томятся в неволе, захваченные в заложники… Стерпеть, сделать вид, что это всего лишь незначительное недоразумение? Решительно невозможно — и скоро орудия боевых кораблей объяснят этим сosaques кто настоящий хозяин на берегах залива Таджура!
От борта «Примогэ» отвалила шлюпка и, подгоняемая дружными ударами четырёх пар вёсел полетела к берегу. Матвей в стёклах подзорной трубы ясно видел офицера, сидящего на корме рядом с развевающимся трёхцветным полотнищем флага. И тут же с крейсера ударила пушка — звук прокатился над бухтой, отразившись от древних стен Сагалло, ватный клубок порохового дыма оторвался от борта и поплыл над волнами. Французы выслали парламентёра.
[1] (фр.) Хоть мужа моей мамы
И должен звать я папой,
Скажу — ко мне любви он не питал
[2] Здесь и ниже — Из «Песни Банджо» Р. Киплинга, пер. В. Бетаки.
[3] Нашим читателям эта песенка может быть известна по роману Луи Буссенара «Капитан Сорви-Голова».
[4] (фр.) Однажды, добрый дав пинок,
Меня он вывел за порог
И, сунув мелкую монету, заорал:
Вперед, Фанфан! Вперед, Фанфан.
По прозвищу Тюльпан!
Да, черт возьми, вперед, Фанфан,
По прозвищу Тюльпан!
[5] (фр.) Я люблю лук, обжаренный в масле,
Я люблю лук, он такой вкусный
IV
Залив «Таджура».
Берег возле
крепости Сагалло.
Вз-з-з-виу!
Снаряд с «Примогэ» провыл над головой. Гимназист невольно втянул шею в плечи, и тут же обругал себя последними словами: во-первых, стыдно показывать товарищам свой страх (хотя — поди, не испугайся, когда эдакие стальные дуры,т начинённые лучшим французским бездымным порохом, едва не задевают макушки!), а во-вторых — за очевидную глупость этого поступка: пролетевший снаряд или пуля уже не смогут причинить вреда, опасаться надо тех, которые ещё не слышны…
Гр-р-рахх! Гр-р-ахх! Вз-з-з-виу! Вз-з-з-виу! Вз-з-з-виу!
Новая порция пушечных раскатов с моря, снова смерть визжит над головой — но не задевает ни Матвея ни остальных, притаившихся возле замаскированных орудий. Всего их было четыре — две скорострелки калибра семьдесят пять миллиметров, стреляющие чугунными пятнадцатифунтовыми гранатами в медных гильзах, и две револьверные пушки системы «Гочкис» с изогнутыми приводными ручками, бронзовыми, в виде цилиндров, казённиками, и вращающимися связками из пяти стволов калибром тридцать семь миллиметров.
Молодцы Осадчего сняли их с затонувшего авизо, и целую ночь, день, и ещё одну ночь они надрывались, копая на берегу укрытия, сколачивая из брусьев и досок платформы для орудийных тумб, а потом тщательно пряча малейшие следы своей деятельности. Матвей с Остелецким даже выходили в море на лодке — оценить эффективность маскировки. Результат штабс-капитана вполне удовлетворил: ни одна из позиций не была заметна с расстояния, превышающего два кабельтова — а на такой дистанции, как заметил Остелецкий, делая пометки в записной книжечке, будет уже неважно, заметили их, или нет. Орудия всё равно откроют огонь — и непременно поразят идущие к берегу шлюпки с десантом. Конечно, после этого «береговая батарея» откроет своё положение, и пушки крейсеров смогут смешать людей и орудия с песком. Но опасаться этого не стоит, во всяком случае — не сразу; берег тут низкий, и, стреляя по батарее, неприятель рискует накрыть и собственные шлюпки.
Место для позиции было выбрано с умом. В полуверсте по берегу от крепости в море под острым углом вдавалась длинная песчаная косая, намытая приливными течениями, в этом месте особенно сильными. Между отмелью и берегом образовался крошечный, четверть версты в поперечнике, заливчик, глубина которого позволяла отстаиваться здесь даже не слишком большим паровым судам — именно там при каждом своём визите в новую Москву боцман Семикозов ставил свою посудину. В основании косы, там, где она соединялась с берегом, буйно росли колючие местные кусты, и именно под их защитой Остелецкий велел устроить батарею.
Матвей оглянулся. Стена
