Флот решает всё (СИ) - Борис Борисович Батыршин
И легионеры хором подхватили:
— En avant ,
Fanfan la Tulipe,
Oui, mill' noms d’un' pipe,
En avant !.. [4]
— Вот-вот, этот самый Фанфан-Тюльпан и есть! — пояснил мичман.
— И всё-то вы знаете, Жиль… — Ледьюк, не рассчитывавший получить столь развёрнутого ответа на свой, в общем-то, риторический вопрос о песенке, удивлённо покачал головой.
— Так я же сам с Монмартра! — весело ответил мичман. Этот самый Поль Ферье жил с нами по соседству, и даже пытался приударить за моей матушкой. Она овдовела в семьдесят первом, когда пруссаки стреляли по Парижу — мне тогда было два года, а что до матушки — ей и сейчас редко дают больше тридцати пяти, а уж тогда…
Ледьюк покосился на собеседника — Н-да, судя по внешности сынка, матушка действительно была недурна собой.
— И как, с успехом?
Что — с успехом? — не понял мичман.
— Ну, приударил… успешно?
— А, вот вы о чём! — молодой человек широко улыбнулся. — нет, она предпочла одного рантье из Нормандии. Он, конечно, на пятнадцать лет её старше, лысый и толстый — зато имеет тридцать тысяч годового дохода, а это, согласитесь, серьёзный довод в семейной жизни!
— Мой дядя, пока был жив, любил повторять, со времён Первой империи парижанки стали до отвращения прагматичны — разумеется, это не о вашей матери, мичман. — сказал Ледьюк. А уж он-то знал в этом толк, недаром служил в кирасирах при Императоре.
Уточнять, о каком именно Императоре была речь, конечно, не требовалось.
Легионер, которого мичман назвал Фанфан-Тюльпаном выхватил банджо у музыканта и ударил по струнам.
—…J’aime l’oignon frit à l’huile,
J’aime l’oignon car il est bon.
J’aime l’oignon frit à l’huile,
J’aime l’oignon, j’aime l’oignon… - запел он, и дюжина охрипших от рома глоток отозвалась разом:
—…J’aime l’oignon frit à l’huile,
J’aime l’oignon, j’aime l’oignon !.. [5]
Капитан знал эту песню — как как знал её любой француз, которому довелось тянуть лямку военной службы. С её словами солдаты Революции дали бой австрийцам, с ними маршировали по всей Европе «старые ворчуны» Бонапарта. «Песенка о луке» звучала в лагере близ Балаклавы, во время маршей по пыльным дорогам русского Крыма, и позже, под другими звёздами — у мексиканского Камерона, в африканской саванне, в дождевых джунглях Аннама. Она звучала в развесёлых застольях на биваках, в тавернах и кантинах по всему миру — от Марселя и Лиссабона до Москвы, Кохинхины и Обока. И по сей день дребезжащие струны банджо — …день ли, день ли, день ли, день ли, день — да мой!.. – отмеривают мерный шаг пехотных колонн, и колышутся имперские орлы над меховыми шапками императорских гренадер, над алыми фесками зуавов, над штыками и кепи легионеров, и плещутся по ветру вымпела на мачтах боевых кораблей. И снова неимоверная усталость, натёртые ноги, ремни походных ранцев давят на плечи, ладони сбиты жёсткими канатами, адская жара кочегарок, выматывающая качка, тухлая солонина из провонявшего бочонка… Но колонны всё шагают вдаль, эскадры идут к недостижимому горизонту, и будут так идти, взбивая пыль, меся грязь всех дорог планеты, вспенивая волны всех её морей и океанов — всегда, пока стоит этот мир.
Ледьюк помотал головой, отгоняя непрошеное видение. Всё это верно, конечно — но и о делах забывать не стоит. Особенно ему, «первому после бога» на этой старой посудине, по какому-то недоразумению причисленной к крейсерам второго ранга…
— Сколько легионеров у нас на борту? — спросил он. Капитан, разумеется, и сам знал ответ, но стоять на мостике молча почему-то не хотелось.
— Сто двадцать человек, из них три офицера! — с готовностью отрапортовал мичман.
— Вот что: проследите, чтобы на палубу вынесли дополнительно три-четыре больших шлюпочных анкерка с водой, и пусть её слегка подкрасят вином. — распорядился Ледьюк. — Часа через три — три с половиной мы будем у Сагалло, возможно придётся с ходу сбрасывать шлюпочные десанты — а у этих молодцов, того гляди, начнутся тепловые удары!
— Будет сделано, мсье! — мичман с уважением покосился на своего командира. Казалось бы — что ему, морскому офицеру, до пехотинцев, которые на борту крейсера не более, чем не слишком желанный груз — а вот, поди ж ты, проявляет заботу! Было бы о ком — что-то незаметно, чтобы эти молодчики испытывали особые неудобства. Вон, как надрываются под свой банджо…
На грот-мачте идущего впереди «Примогэ» взвилась гирлянда флажков.
— Адмирал требует увеличить ход до одиннадцати узлов! — гаркнул матрос-сигнальщик.
…Только, только, только, только, только так!..– выводило неуёмное банджо. Капитан поправил без всякой на то необходимости кепи, и повернулся к мичману.
— Вот видите, Жиль, его превосходительство изволит торопиться. — Ледьюк не пытался скрывать сарказма. — Похоже, я ошибся: наш бравый адмирал получит свою личную войну с русскими на полчаса раньше.
* * *
Абиссиния,
берег залива «Таджура»,
крепость Сагалло.
На этот раз корабли встали на отдалении примерно в милю от кромки прибоя. Их было три — длинные, низкие, с высокими мачтами и дымящими трубами. Стоявший впереди крейсер «Примогэ» был заметно больше остальных, и Матвей в позаимствованную у Остелецкого подзорную трубу рассматривал длинный, хищно вытянутый вперёд таранный форштевень — «шпирон», как назвал его штабс-капитан. Вчера вечером, во время обязательного вечернего заседания в «штабе», Остелецкий подробно описал «рекрутам» состав французской эскадры и, в частности, упомянул, что флагман получил своётруднопроизносимое для русского человека название в честь бретонского адмирала пятнадцатого века Эрве де Порцмогера, носившего прозвище «Примогэ» — бог знает, откуда оно взялось, добавил штабс-капитан, а нам теперь ломай язык…
(106)
Сейчас Остелецкий рассматривал незваных гостей с башни, и Матвею оставалось только гадать, о чём они там беседуют.
Вторым во французском ордере (ещё одно «морское» словечко из многих заимствованных у штабс-капитана) стоял «Вольта». Деревянный, как и «Примогэ», он имел острый, наклоненный вперёд, «клиперский» форштевень, из-за чего выглядел несколько несерьёзно — не знай Матвей, что этот кораблик относится к крейсерам второго ранга, построенным специально для службы в колониях, он вполне мог бы решить, что перед ним — яхта какого-нибудь богатого аристократа, вроде «Дункана» Лорда Гленервана из романа французского литератора
