Флот решает всё (СИ) - Борис Борисович Батыршин
Замысел штабс-капитана в том и состоял, чтобы встретить шлюпки с десантниками продольным фланговым огнём у самого берега — и, прикрываясь ими от огня эскадры, нанести как можно больший урон. После этого орудия предполагалось бросить и бегом отступать на запасные позиции, отрытые на флангах старой крепости. В ней самой Остелецкий никого размещать не стал — поставил только на стенах обе старинные пушки, заряженные каменной картечью. «Крепость» станет первой целью для бомбардировки — объяснял он Ашинову, настаивавшему на том, чтобы собрать всех, способных носить оружие, на стенах, — оставлять там стрелков, значит обречь их на скорую и бессмысленную гибель. А когда французы высадят-таки десант и пойдут на штурм — а это рано или поздно случится обязательно, — вот тогда и можно занимать руины, вполне способные укрыть защитников от огня стрелкового оружия и лёгких десантных пушек. Пусть они лучше займут заранее отрытые траншеи в тылу, позади крепости, а когда французы полезут на берег — наблюдатели подадут сигнал, и вот тогда придёт их время. Прочих же поселенцев, включая женщин и детей, а так же домашнюю скотину и кое-какой скарб, ещё раньше укрыли в двух глубоких оврагах в стороне от крепости — туда французские снаряды не должны долететь в любом случае.
План был вполне разумным и Ашинов, поворчав что-то насчёт «шибко учёных выдумок» согласился. Сам «вольный атаман», однако остался в крепости вместе с десятком казаков — и там, в «казарме», в очередной раз ставшей залом для дипломатических приёмов, встретил посланца адмирала Ольри. Результат переговоров предсказать было несложно: Ашинов отверг все требования, матерно обругал парламентёра (проявив при этом недюжинное знание французского бранного лексикона), а когда тот удалился, кипя от негодования — удалился в окружении своей свиты на оборудованный специально для него в соседней рощице «командный пункт».
Матвей же ожидал исхода переговоров возле своего «Гочкиса» — Остелецкий настрого запретил им не то, что бегать туда-сюда, но даже носа высовывать из укрытия. Наводчиком «Гочкиса», к которому его прикомандировали, стоял один из «морских пластунов». Накануне появления французской эскадры Остелецкий вкратце рассказал, кто такие на самом деле унтер Осадчий и его подчинённые. Сделано это было, чтобы хоть чем-то поднять боевой дух «рекрутов», изрядно посмурневших, едва пришло осознание того, с каким противником придётся иметь дело. В самом деле — куда проще идти в бой, когда рядом с тобой не обычный человек, пусть и владеющий оружием, а профессионал, боец экстра-класса, каких во всём свете раз-два и обчёлся…
Делом самого Матвея было заталкивать в расположенный сверху, на казённике, приёмник обоймы с медными, длинными, как карандаши, унитарами. Была у него и ещё одна обязанность, секретная, с орудиями никак не связанная. Знали о ней только трое — он сам, Остелецкий, да землемер Егор, помогавший ночью, в темноте готовить сюрприз для французов, если те всё же решатся на высадку и сумеют, сбив береговые посты и подавив батарею, приблизиться к стенам крепости. Молодые люди уже успели проделать все нужные операции «вхолостую», в порядке тренировки — и теперь с нетерпением ждал возможности применить полученные навыки на практике.
И вот, кажется, и дождались… Не прошло и десяти минут после того, как шлюпка с парламентёром пристала к борту «Примогэ», на мачте крейсера взвилась гирлянда пёстрых сигнальных флажков, и африканское небо содрогнулось от орудийного грома — впервые с Крымской кампании 1854-го — 55-го годов снаряды, выпущенные из французских орудий, полетели в русские укрепления.
Эскадра адмирала Ольри открыла бомбардировку крепости Сагалло.
* * *
— Вперёд! Вперёд! — дробно грохотали барабаны, в такт им тонко, по-птичьи, свистела военная флейта. Капралы рвали глотки, подгоняя легионеров к свисающим с борта крейсера верёвочным трапам. — Вперёд, скорее, крепче держи винтовку, помогай товарищу, в шлюпки, в шлюпки!
Капитан Ледьюк наблюдал за посадкой десанта с мостика. Время от времени всю это какофонию криков, топота, барабанного боя перекрывали гулкие орудийные залпы — эскадра бомбардировала крепость Сагалло. Это будет продолжаться, пока шлюпки с десантом не приблизятся к берегу — тогда огонь придётся прекратить из опасений, что лёгшие недолётами снаряды могут угодить в шлюпки.
(111)
— Вперёд! Вперёд! Спускайся! Рассаживайся по банкам!
От борта «Примогэ» отвалил пыхтящий тонкой трубой паровой катер — на буксире он тащил баркас и два вельбота. На корме одного из них Ледьюк разглядел колёса орудийного станка — пехотная митральеза системы Реффи, неплохо показавшая себя во время войны с пруссаками но, увы, давно уже успевшая устареть. Впрочем, для сosaques sauvages[1] сойдут и такие — годились же они против аннамитов, негров и прочих туземцев, не имеющих понятия о последних достижениях цивилизации, вроде магазинных винтовок или недавно изобретённого пулемёта американца Хайрема Максима?
(113)
— Вёсла разбирай! Навались! Помните о Камероне!
Битва при Камероне, состоявшаяся больше двадцати лет назад, во время Мексиканской экспедиции — это что-то вроде фетиша, символа Иностранного Легиона. Тогда, тридцатого апреля 1863-го года рота этого подразделения вступила в бой с двумя тысячами мексиканских солдат. Легионеры почти все погибли, но не сложили оружие — и с тех пор годовщина Камерона — официальный День Славы Иностранного Легиона.
Жаль, что сегодня не этот самый день, усмехнулся Ледьюк. Жара в апреле не такая удушающая, как летом, да и легионеры были бы, надо полагать, пошустрее головорезы были бы порезвее. А может, и наоборот — перепились бы вусмерть, и пришлось бы грузить их в шлюпки на манер мешков с мукой…
— Навались! Навались! Вперёд!
Барабаны смолкли — барабанщики, закинув свои инструменты за спину и зажав под мышкой винтовки, карабкались в последнюю шлюпку. И сразу стали слышны дребезжащие аккорды — их выколачивал на своём, похожем на сковородку с длинной ручкой тот малый, которого Мичман, помнится, назвал Фанфан-Тюльпаном. И, похоже, старался он не зря — шлюпка, подгоняемая дружными гребками, обгоняла своих товарок и, похоже, первой подойдёт к берегу, обогнав даже паровой катер с тяжело гружёными баркасами на буксире. Легионеры выводили какую-то незнакомую Ледьюку песню, с уханьем налегая на вёсла.
Гр-р-рах! Гр-р-рах! — снова ударили орудия, и сразу закричал сигнальщик:
— Адмирал приказывает прекратить огонь!
Ледьюк поднял к глазам апризматический бинокль — две длинные медные трубки с гуттаперчевыми наглазниками. Да, всё верно — до берега головным шлюпкам осталось не больше полутора кабельтовых, дальше стрелять опасно.
— Задробить стрельбу! Банить стволы!
Орудия поползли, возвращаясь в диаметральную плоскость, а номера прислуги уже изготовились с длинными, снабжёнными проволочными щётками, банниками — надо было удались с нарезов пороховой нагар и медь, сорванную с направляющих поясков снарядов. После этого стволы снова развернутся в сторону берега, но стрелять, скорее всего, уже не придётся — разве что, салютовать флагу Третьей Республики, когда он взовьётся над развалинами этой жалкой крепостцы. А если там и остался кто-то живой — штыки у легионеров острые, они знают своё дело и не привыкли отступать.
— Вперёд! Вперёд! Помните о Камероне!
* * *
