Моя чужая новая жизнь - Anestezya
— Ну ты и придурок, — проворчал Бартель, освещая испуганную крысу, которая поспешила убраться подальше. — Ещё и промазал.
— Можно подумать, ты бы стал её жрать, — огрызнулся Шнайдер.
— А может, и стал бы. По-моему, будет не хуже, чем варево из дохлой вороны, которое нам досталось вчера.
— Тише, — шикнул я.
Мне показалось, кто-то стрелял позади нас.
— Возвращаемся.
— Но нам нужно найти выход из этих чёртовых катакомб, — вспылил Шнайдер.
Я снова услышал щелчок, от которого внутри ледяной волной разливался страх. Там что-то случилось. Мальчишки могли проморгать появление русских. Я должен убедиться, что Эрин в порядке.
— Продолжайте искать, — я повернул обратно.
Выстрелы не прекращались, и моё сердце заныло от тревоги. Я пустился бежать, молясь, чтобы она осталась жива, а перед глазами словно в насмешку всплывала надпись со стены: «В Сталинграде Бога нет».
— Рени?
Руки предательски задрожали, когда я увидел в неровном свете безжизненные тела. Оба мальчишки мертвы, чуть дальше я заметил характерные для русских ватники.
— Они появились словно ниоткуда, — всхлипнула Эрин. — Мне пришлось в него выстрелить…
Я осторожно разжал её пальцы, забирая пистолет, и обнял.
— Тш-ш, ты всё сделала правильно…
— Я убила его, понимаешь? — её плечи тряслись от рыданий. — Они появились так внезапно, Карла застрелили сразу…
— Ну всё, хватит, — я слегка встряхнул её. — Ты не могла поступить по-другому, иначе бы убили тебя.
— Как же я ненавижу эту фразу, — коротко, зло рассмеялась она. — Под неё так легко подогнать любую мерзость. Но знаешь, Фридхельм, в том-то и дело, что у нас всегда был выбор. И у тебя, и у меня. Но мы оба предпочли идти более лёгким на тот момент путём.
— Даже если и так, сейчас главное — выжить и выбраться отсюда.
— Выбраться? Чтобы нас отправили в очередную мясорубку?
— Сейчас рано что-либо загадывать, но я обещал тебе, что придумаю что-нибудь, — даже для того, чтобы дезертировать, нужно вырваться из этой могилы, в которой мы оказались.
— Что здесь случилось? — я обернулся, увидев Вильгельма.
Оценив картину, он тихо выругался.
— Мы нашли выход, который ведёт в овраг. Забирай остальных и поторопитесь, а я пойду за гауптманом.
В его отряде тоже не хватало пары человек — скорее всего всего эти выходы тщательно охранялись. Значит, нам придётся пробиваться с боем.
* * *
Я старался не смотреть на лица новобранцев. Видел в них добродушную улыбку Коха и насмешливый взгляд Каспера. В их глазах больше не горел патриотизм, лишь плескались отчаяние и паника. Я должен бы испытывать сочувствие — мальчишки, вчерашние школьники. Когда-то я сам был таким же. Вот только мне кажется, я уже мало что могу чувствовать. Как по мне, лучше умереть, чем позволить, чтобы тебя использовали как пушечное мясо, в угоду политике. Если бы не Рени… Сердце сжалось от острой боли. Ей не место в этих развалинах. Кребс раздал чуть тёплое варево — подозреваю, что снова пришлось пустить в суп один из лошадиных трупов.
— Это же просто невозможно есть, — растерянно пробормотал какой-то парень.
— Заткнись и жри, — огрызнулся Шнайдер. — А нет — так давай сюда миску.
— Я знаю, что это ужасно, но нам надо что-то есть.
Пальцы Эрин чуть дрогнули, и она едва не выронила ложку.
— Не могу, — она отставила миску.
И долго она протянет на сухарях с суррогатным кофе? Будь мы в деревне, я бы забрал для неё даже последнюю курицу, но здесь раздобыть продукты невозможно.
— Я поставил в караул Шнайдера и Кребса, так что можешь несколько часов поспать, — Вильгельм протянул мне портсигар — сигареты тоже приходилось экономить.
— Как ты? — прошептал я, прижимая Эрин ближе.
От одеяла, в которое мы кутались, разило нафталином и ещё чем-то мерзким, но на фронте быстро учишься не обращать внимание на подобное.
— Паршиво, — пробормотала она.
До сих пор переживала гибель Каспера. Меня кольнуло леденящим страхом. Я привык считать, что она сильная и держится несмотря ни на что, но ведь всему есть предел. За эти недели мы пережили настоящий ад, и сложно надеяться на лучшее.
— Рени, я понимаю, что ты чувствуешь, но нельзя терять надежду, — я беспомощно смотрел в её глаза, в которых сейчас была безысходность.
— Неужели ты не понимаешь, что происходит? — тихо, отчаянно зашептала она. — Мы теряем на этой войне себя. Нет никакой надежды. Всё вокруг уродливое, жестокое, страшное. И мы тоже стали такими — жестокими.
— Рени…
— Знаешь, что я чувствовала, пока мы добирались сюда? Когда видела горы замёрзших трупов? Что хочу бежать отсюда куда угодно и больше ничего. Не осталось ни веры, ни сочувствия, мы как животные, ведомые инстинктом выжить любой ценой. Я так устала лгать, устала приспосабливаться! Я не хочу больше так, не хочу…
Я понимал, что она хочет сказать. Вчера, перед тем как похоронить убитых, мы не погнушались снять с них тёплые вещи. Если раньше я чувствовал ужас при виде искорёженных тел, то сейчас лишь облегчение от того, что не я лежу в этой мёрзлой земле.
— Ты должна быть сильной ради меня, ради нас. Если сорвёшься — мы потеряем всё. Сейчас даже за такие разговоры могут отдать под трибунал. Пусть это звучит цинично, но главное — выжить, иначе всё, о чём мы мечтали, пойдёт прахом.
— Я давно уже ни о чём не мечтаю, — её голос звучал надтреснуто, безжизненно. — Я будто шла по дороге, долгой, трудной, тернистой, а потом бац — и в стену упёрлась лбом! И не прошибёшь! И всё зря! И некуда идти, и назад уже никак, и вперёд просто некуда, потому что стена! И даже не стена, хуже. Болото какое-то зловонное… А я не хочу так больше, понимаешь? Не хочу в эту дрянь, гадость.
Мне тоже страшно и я не хочу в это болото. Наверное, мы уже никогда не станем прежними. Когда убиваешь бездумно, словно животное, преследуя лишь одну цель — либо ты, либо тебя — это не забудется никогда, сколько бы ни прошло времени. Но я должен быть сильнее. Рени осталась здесь ради меня, и я
