Василий Звягинцев - Билет на ладью Харона
Тарханов, занявший место за простым конторским столом по левую руку от кресла, неторопливо разложил перед собой папку с бумагами, обычную чернильную авторучку, коробку папирос, зажигалку. Потом достал из портфеля и водрузил перед собой бутылку минеральной воды и стакан.
– Что, приступим? У вас все готово, фельдшер?
– Так точно, господин капитан, – кивнул Ляхов.
– Тут ведь такое дело, – доверительно сообщил Тарханов, глядя между Вадимом и Фаридом, – вот этот господин, с которым мы познакомились при весьма примечательных обстоятельствах, вдруг вообразил, что оказался в гостях у совершенно круглых дураков. То есть когда мы их там, в Пятигорске, резали, как баранов, или, точнее, как бешеных волков, он так не считал. А тут посидел в теплой камере, штаны просушил и решил, что он нас все-таки умнее. Я правильно ход твоих мыслей излагаю, Фарид-бей?
– Не понимаю, о чем вы говорите, – впервые разлепил губы пленник. – Почему Фаридом называете. Меня зовут Хасан Али Исраилов. Я к друзьям в гости приехал. Отмечали, как водится, чуть-чуть. Потом ребята повеселиться пригласили. В Пятигорск, в Кисловодск съездить. Я и не знал ничего. Потом, когда гостиницу захватили, я испугался. А деваться уже некуда. Потом ваши солдаты пришли. Ударили, руки скрутили. А у меня и оружия не было… – говорил он ровным тихим голосом, с заметным акцентом.
– Вот так, как магнитофон, третий день одно и то же, – расстроенно сообщил Тарханов Вадиму. – А когда там разговаривали, в машине вместе ехали – совсем другое говорил.
– Не знаю, кто другое говорил, я все время одно говорю.
– Время тянет, знает ведь, что все мы проверить можем, и отпечатки пальцев уже сняли, и очные ставки с подельниками будут, а поди ж ты… Наверное, очень ему надо хоть сколько-то времени выиграть. А для чего?
Ляхов, подыгрывая, развел руками. Мне, мол, откуда знать?
– В общем, так, Исраилов, не Исраилов – мне одинаково. Мне время тоже дорого, и на все про все у нас с тобой час, от силы два. Ты, как я понимаю, человек образованный и сейчас думаешь, что притащили тебя на банальнейший детектор лжи. Или, по-иностранному выражаясь, полиграф. А тебя, не исключаю, обучали, как себя в таком случае вести, и вообще ты у нас такой супермен, что всеми своими реакциями управляешь, как индийский йог. Придется разочаровать.
Тарханов не спеша, вопреки недавним собственным словам, налил в стакан шипящего и брызгающего боржоми, отпил два глотка, закурил.
– А здесь конструкция принципиально иная. Как, вахмистр, вы это формулировали?
– У нас пациент будет дрожать, потеть и гадить под себя не от наших вопросов, а от своих ответов, – с готовностью ответил Ляхов.
– Именно. Очень точно сказано. Короче, Исраилов, здесь дела такие. Я задаю вопрос. Ты на него отвечаешь. В нормальном полиграфе после этого нужно смотреть на стрелочки, экранчики, кардиограммы и гадать – правду ты сказал, соврал или честно заблуждаешься. А у нас куда проще.
Ты сам для себя всегда знаешь, где правда, где брехня. А поскольку кроме всяких пакостей в душе у любого, подчеркиваю, любого человека все равно есть так называемая совесть, она тебе самого себя обмануть не позволит. И – накажет. Слышал такое выражение – муки совести?
Исраилов промолчал, сочтя, очевидно, вопрос риторическим, но в глазах его Ляхов уловил некую тень смятения. Слишком непонятным был затеянный следователем разговор, а особенно – его тон.
Если этот человек действительно не рядовой боевик, а командир или представитель чужих спецслужб, интуиция у него должна быть.
Тарханов огляделся. Увидел в углу большой радиоприемник со встроенными проигрывателем и магнитофоном.
– Слышь, фельдшер, а у тебя тут есть хорошая музыка, пока клиент размышляет?
– Чего бы вы пожелали, капитан?
– Знаешь, может быть, Мендельсона? Как?
– Сделаем. А поконкретнее, ваше высокоблагородие?
Ляхов и не подозревал в товарище таких утонченных вкусов. Мендельсон – это же вам не Чайковский, не Моцарт даже. Однако ведь, кто может знать.
– Если возможно, хотелось бы «Аллегро виваче» из четвертой симфонии… А пациенту дай пока папироску, пусть покурит напоследок.
«Ну, блин, ты даешь, командир, – усмехнулся Вадим, – специально, что ли, готовился? А может, и специально, – подумал он, – в целях создания нужного впечатления».
А точнее всего, ничего тут странного не было. Чем еще заниматься неглупому человеку в армии, если не пить по вечерам водку и не играть до посинения в преферанс по гривеннику вист? В библиотеку офицерского собрания ходить, музыку слушать.
Сам Ляхов, помнится, в первую офицерскую зиму, сидя перед дровяной печкой в своем медпункте, прочел два огромных тома «Мейерхольд в воспоминаниях современников». Потом помогало в интеллигентских кругах блистать эрудицией.
Тарханов с задумчивой улыбкой ценителя прослушал несколько начальных пассажей, потом погрустнел. Мол, прекрасно все это, а тут работать надо.
– Итак, Фарид-бек, вот тебе конкретный пример и доказательство, если хочешь говорить как белый человек…
Бандит напрягся.
– Тебя зовут Хасан Али Исраилов?
– Да, я сказал.
И Тарханов непроизвольно подтянулся. Слишком много надежд он возлагал на эту технику. А если не сработает?
Сработало.
Лицо Исраилова изобразило искреннее недоумение. Наверное, ощутил он неприятное, но пока – не более, ощущение где-то в районе желчного пузыря.
Однако сомнение в нем уже было посеяно. Вдруг не соврал непонятный капитан?
– Хорошо, значит, Исраилов, – кивнул Тарханов. – А зовут как? Хасан Али?
– Да… – после короткой паузы ответил тот.
И мгновенно достало его покрепче. Примерно как первый приступ печеночной колики. Лицо побелело, на лбу выступил пот, если б руки были свободны, он наверняка прижал бы их к животу. А так он просто сдавленно застонал, прикусил нижнюю губу.
Тарханов глубоко затянулся и медленно выпустил дым в сторону кресла.
– Третий раз будем пробовать?
Наверное, отчаянному воину джихада захотелось убедиться окончательно. Или курс подготовки в какой-нибудь турецкой или персидской разведшколе требовал от него беззаветной стойкости.
Ляхов заглянул в каморку к Максиму.
– Сердце у него как, выдержит?
– Сердце выдержит, здоровье лошадиное. Хоть в космонавты.
– Вот и ладненько. Спрашивайте дальше, капитан.
Тарханов спросил.
И вот тут получилось совсем уже не эстетично.
Фарида сгибало, крутило и трясло. Из углов рта потекла слюна и кровь от прикушенного языка. Натуральный эпилептический припадок. Вадиму пришлось совать ему под нос вату с нашатырем, хлестать по щекам и подумать о том, что не пора ли колоть что-то вроде промедола.
Однако пациент постепенно оклемался. Пусть и выглядел совсем не лучшим образом.
Тарханов достал из необъятного портфеля бутылку коньяка. Сунул горлышко между крепкими белыми зубами, резко запрокинул вместе с головой.
– Живой, сволочь? Но это уже последний раз. Следующий – сдохнешь.
Граммов полтораста сглотнул испытуемый, словно младенец, не желающий отпускать соску, потом долго кашлял, плевался, вздыхал и постанывал.
Вид у него стал именно такой, как в русской поговорке. Насчет каких в гроб кладут.
– Что, что это было? – про акцент он по случайности забыл.
– Голос твоей совести, кретин, я же предупредил. Врать – плохо. От этого бывает больно. Только у иных побаливает душа, а у тебя – тело, потроха. Не знаю, мусульманин ты или очередной полковник Лоуренс, но с русскими связываться вам слабо.
Новую папиросу зажег Тарханов, вторую протянул Ляхову.
И молча, не спеша они курили, давая время пленнику принять окончательное решение.
– Одним словом, так. Четвертый и следующий раз мы будем держать тебя на капельнице, на кардиостимуляторах, и спрашивать, спрашивать…
– Не надо…
– Ответишь?
– Отвечу. Все скажу. Но это – отключите. Нет-нет, врать я больше не буду, но… может, не так сформулирую, или мало ли…
– Слава тебе, господи. Доперло. Кстати, командир, имей в виду, еще разок – и у тебя выработается абсолютный рефлекс. Никогда в жизни в самой малости соврать не сможешь. Представь, хоть в тюрьме, хоть на воле – одно слово не так, и начнется… – Тарханов откровенно веселился. Его-то стресс тоже требовал выхода.
– Нет, не надо, прошу, и так все скажу…
– Скажешь, куда ж ты теперь денешься. Сейчас я тебя передам настоящему следователю. Работайте, желаю приятного времяпрепровождения.
Перед тем как вплотную заняться Герасимовым и его девушками, решили сделать перерыв. Спешить теперь некуда, испытания прибора, сулящего полный переворот в юриспруденции, прошел с полным успехом.
Да и отметить успех обычай требовал.
Максима с Генрихом они отправили в город, снабдив соответствующей суммой. Доктор, по-прежнему терзаемый комплексами, желал гасить их отнюдь не в этой компании, имелась у него в Москве и своя, гордых и не слишком состоятельных интеллигентов, для которых шальная тысяча рублей казалась немыслимой суммой.
