Алексей Волков - Штык и вера
Орловский исподволь огляделся.
Стоявшие вокруг него люди согласно кивали головами, время от времени бормотали нечто вроде: «Правильно говорит. Так и надо делать». На всех лицах было написано глубокое понимание, словно каждый из находившихся здесь наконец-то уяснил для себя не только сущность переворота, но всю программу дальнейшей жизни.
Странно, но Георгий не испытывал ничего подобного. Нет, он был согласен с тем, что свобода ни в коем случае не должна перерастать во вседозволенность, однако во всем остальном видел обычную дешевую демагогию с ее ложными предпосылками и такими же ложными следствиями.
Типичный случай говорильни, когда оратор пытается убедить всех, что мир совсем не таков, каким его видят. Он якобы другой, каким его однажды и навсегда вообразил себе говоривший. А если что-то не укладывается в жесткую партийную схему, то того просто не существует. Так, мираж, иллюзия.
– …поэтому я еще раз призываю всех к миру и спокойствию. Виновники ночного инцидента будут найдены и понесут заслуженную кару. А мы, мы все, должны спокойно трудиться. И не просто трудиться, а, говорю вам как первый гражданин нашей республики, строить новую жизнь, в которой каждый из вас будет счастлив. И не далек тот день, – тут голос Всесвятского зазвенел, – когда вокруг нашего острова свободы и процветания объединится вся Россия, как в незапамятные годы она объединилась вокруг Москвы!
Последние слова утонули в море восторженных аплодисментов. Люди так старательно отбивали ладоши, что Орловский был вынужден присоединиться ко всеобщему безумию и хотя бы для вида похлопать вместе со всеми.
– Какие-нибудь вопросы будут? – с оттенком показной усталости осведомился Всесвятский, когда аплодисменты наконец стихли.
Некоторое время царила тишина. Людям все так старательно объяснили, что, казалось, никаких вопросов нет и быть не может.
– Тут эта… – протянул вдруг чей-то голос. – С продуктами стало плохо. Ничего нет.
Часть собравшихся загудела, соглашаясь со смельчаком.
– Продукты будут. Не все же сразу, граждане. Налицо обычные сложности переходного, так сказать, периода. Часть крестьян, не сумев до конца осознать изменившуюся ситуацию, прекратила подвоз в город. Но, признаюсь сразу, мы уже вовсю занимаемся данным вопросом. Поэтому пройдет несколько дней – и все, несомненно, изменится.
Только в какую сторону, довольно мрачно подумал про себя Орловский. Он неплохо представлял чисто деловые способности отцов новоявленного государства и уже потому не верил, что они в состоянии хоть раз перейти от слов к делу. Разве что друг детства Шнайдер со товарищи, но продуктовый вопрос в сферу интересов Якова, кажется, не входил.
И вновь Георгия поразило согласие, написанное на лицах слушателей. Они, похоже, искренне верили каждому сказанному слову, даже не вдумываясь в смысл. Создавалось впечатление, что Всесвятский может говорить сейчас самую откровенную чушь и все равно она будет доверчиво воспринята собравшейся толпой как истина в последней инстанции.
Как называл таких людей Яшка? Ах да, баюнами, и при этом добавлял, что первый гражданин один из наиболее сильных из них.
Орловскому поневоле пришло на ум, что здесь срабатывает нечто вроде сказочного колдовства или модного перед войной магнетизма. При этом никакого удивления от собственных мыслей Орловский не испытывал. После всего виденного, зачастую гораздо более невозможного с точки зрения науки, подобное казалось вполне допустимым. Хотя бы как одна из вероятностей. Все-таки и до всеобщей катастрофы многие слепо верили каждому слову, которое слышали со всевозможных трибун или просто от соседей в качестве сплетен.
Сам Георгий не верил никаким речам тогда и не собирался верить в них теперь. Хватит с него юности, когда он с открытым ртом внимал каждому «смельчаку», лишь бы тот обличал настоящее и сулил золотые горы в грядущем.
Времени выслушивать пустопорожние речи не было. Орловский осознал простую вещь: ничего он здесь не сделает. С одной стороны, действует компания демагогов, которых он ни в чем не сможет убедить, так как они уже заранее знают ответы на все еще не заданные вопросы и отвергают малейшую вероятность, что где-то закралась ошибка. С другой стороны, он не сможет и сплотить вокруг себя потенциальных жертв. Пример спасенных прапорщиков все еще живо был перед глазами. Да и как их спасешь? Для этого надо иметь хоть какую-то программу, элементарную цель, кроме выживания. Но… В том-то и дело, что но…
И кроме того, оставался долг перед семьей. По сравнению с увиденным по дороге, Смоленск мог показаться верхом благополучия. Тут, по крайней мере, еще как-то можно было жить. Или, точнее, пока можно жить. А там? Как сейчас приходится Маше и малышу?
Мысль о жене и сыне обжигала покруче кипятка. Пока оставалась надежда наладить здесь некое подобие порядка и перевезти семью, был некий смысл для задержки. Но раз нет надежды, то остается одно: спешить и на месте помочь жене и сыну всем, что окажется реальным. И сверх того тоже.
Орловский осторожно выбрался из зачарованной толпы. Стоявшие не обращали на него внимания, и лишь какой-то мужчина, по виду мастеровой, укоризненно посмотрел на Георгия, когда последний неловко его задел.
А вот найти начальника станции оказалось проблемой. И не только начальника. В здании и на перроне толпились одни пассажиры, или, вернее, люди, которые хотели бы ими стать. Людей же в железнодорожной форме нигде не было. Поездов не было тоже. Лишь на запасных путях стояли разномастные вагоны. Часть из них была занята, однако паровозов к ним не было, и никто не мог сказать, когда они будут.
Георгий потолкался на станции, долго стучался в запертые двери, расспрашивал других обитателей вокзала. Никто ничего не знал. Некоторые утверждали, что поезд обязательно будет, другие говорили, что лишь надеются на это, третьи угрюмо отмалчивались, не то храня тайну, не то хороня свои упования выбраться отсюда.
Единственное, что удалось установить как непреложный факт, – это то, что последний поезд со стороны Москвы пришел вчера днем, но так и не был выпущен дальше, со стороны же Рудни ничего не приходило дней пять или шесть. Был, правда, вчера утром какой-то паровоз, но почему он пришел без вагонов и куда делся, сказать никто не мог.
Орловский про себя несколько удивился. Вчера! А кажется, будто прошла чуть ли не неделя! Но как сохранить счет дней, когда каждый день наполнен событиями, словно вечность!
Однако мысль о паровозе была неплоха. Георгий был готов идти к домашним даже пешком. Если что-то останавливало в этом предприятии, так это не неизбежные по нынешним обстоятельствам опасности, а лишь боязнь не успеть.
К чему не успеть – не хотелось и думать.
Паровоз же – машина. Он в любом случае проделает путь быстрее. Или часть пути. Сколько бы ни было, все ближе к дому.
Делиться пришедшей в голову мыслью Орловский ни с кем не стал. Один попутчик уже есть, а остальные пусть добираются как знают. Раз каждый нынче сам за себя, то нет никакого смысла быть за всех.
Оставалась самая малость – договориться с одной из паровозных бригад. Денег у Орловского практически не было, процесс переговоров он представлял смутно, но тут ему на помощь пришла сама судьба.
Орловский не сразу признал ее появление, лишь лицо проходящего по перрону мужчины показалось чем-то знакомым. Георгий пригляделся и в следующий миг узнал машиниста угнанного им паровоза. Более явный знак трудно было представить.
Как же его звать? Орловский запоздало сообразил, что в горячке ночного бегства даже не успел познакомиться со своими невольными сообщниками.
– Гражданин!
Машинист невольно вздрогнул от прикосновения, но тут же узнал ночного пассажира и улыбнулся с невольным облегчением:
– Солдат! А я-то подумал…
– Меня зовут Георгием Юрьевичем, – представился Орловский.
– А меня – Семеном Ефимовичем, – вымолвил в ответ машинист.
– Разговор есть, Семен Ефимович. Отойдем в сторонку.
Улыбка сошла с лица машиниста, и за Орловским он последовал без всякой охоты.
– Опять чего-нибудь угнать хочешь? – Семен Ефимович и не пытался скрыть обуревающие его чувства.
– С чего взял? – Георгий несколько удивился догадливости собеседника.
– Характер у тебя решительный. Раз поезда не ходят, так ты думаешь тогда двигать дальше нахрапом… – Все-таки в тоне Семена прорезались оттенки невольного уважения.
– Правильно мыслишь. Согласен?
– С чего бы? – усмехнулся машинист. – У меня, между прочим, семья. Не бросать же по просьбе каждого встречного. Ты хоть представляешь, что сейчас на дорогах творится?
– Представляю. Ездил. Только в Смоленске тебе тоже оставаться никакого резона нет. – Аргумент пришел в голову только что, и Орловский уцепился за него, словно за последнюю соломинку.
– С чего бы? – повторил машинист.
