Владислав Русанов - Отрок московский
«Вот назойливый!» – подумал Улан. Но ругаться со стариком не хотелось. Кто знает, вдруг еще придется за помощью обратиться?
Парень вежливо поклонился. Не до земли и не в пояс, но спину согнул.
– Я благодарю тебя, почтенный, за заботу. Обещаю подумать над твоими словами. А сейчас позволь мне идти.
Священник кивнул.
– Иди, отрок, иди… Но если надумаешь, двери церкви всегда будут открыты для тебя. Просто спроси отца Пафнутия. Меня позовут.
И уже в спину удаляющемуся татарчонку спросил:
– А ты не голоден?
Улан не ответил. Голоден, конечно! Брюхо аж к хребту прилипло. Но он стеснялся признаться, стыдился злоупотребить добротой совершенно чужого и не обязанного помогать человека. Парень быстрым шагом направился к воротам, туда, где надеялся заработать еще несколько медяков, а там будь что будет…
Отец Пафнутий перекрестил удаляющуюся спину, прошептав: «Помоги тебе Господь…»
Татарин решительно шел к воротам. Надо! Надо выручать Никиту. И для этого можно скрутить в узелок и засунуть подальше гордость, жалость к себе, стыд, голод…
«Проклятые ворота! Стоите тут… И нет вам дела ни до тех, кто въезжает, ни до тех, кто выезжает!»
Закутанные в длинные тулупы стражники переминались с ноги на ногу, выдыхая клубы пара. Двое нехотя и лениво вытаскивали засов. Потом налегли на створку.
«Неужто кто-то с утра пораньше прибыл? Наверное, важная шишка – не так-то просто заставить охрану и обозников подниматься ни свет ни заря и тащиться по морозу, под мелким, но непрекращающимся снегом, а то и ночью скрипеть полозьями по колее при свете Ночной Хозяйки. Или нет… Луна этой ночью не показывалась на небе, да и ни одной звездочки тоже не выглянуло. Так они что, факелами дорогу освещали?»
Улан-мэрген прибавил ходу. Вдруг ранним гостям понадобится его помощь?
Но вместо ожидаемого обоза в воротах показались вооруженные всадники. В полушубках с поднятыми воротниками и меховых шапках. На крепких, выносливых конях. При седлах мечи, сабли, топоры. Луки в сагайдаках и стрелы в колчанах.
Не иначе, боярин или княжич с малой дружиной в поход ходил.
Зачем таким важным баатурам привечать какого-то ободранного и грязного татарчонка?
Опустив плечи и понурив голову, Улан остановился. Горько вздохнул. Обидно. Так спешил. Лучше сейчас найти укромный уголок, где не будет так пробирать мороз, и подождать, когда в город поедут купцы.
От нечего делать он продолжал наблюдать за воротами.
Стражники, видимо озабоченные прибытием вооруженного отряда, заступили дорогу двум головным всадникам, один из которых сидел на темно-рыжем скакуне с белой проточиной на горбоносой морде. Ордынец помимо воли залюбовался конем, вспомнив золотистого фаря, принадлежащего мадьярскому купцу Чаку. Воистину этот красавец достоин носить на хребте хана или великого князя. Приплясывающий рядом с гнедым кургузый конек казался смешным – пегий, мохногривый, с короткой шеей и тяжелой головой. Сидящий на нем широкоплечий парень улыбался во весь рот. Льняные кудри выбились из-под шапки. Толстые пальцы бережно удерживали продолговатый короб с натянутыми вдоль струнами.
Улан похолодел и втянул воздух пересохшим горлом.
Протер глаза.
Помотал головой, стараясь отогнать наваждение.
Быть не может!
– Каскыр[117]! – выкрикнул парень срывающимся голосом. На него оглянулись редкие в ранний час прохожие. Но всадники на гнедом и пегом продолжали внимательно слушать десятника стражи, который что-то сурово им выговаривал, время от времени разводя руками.
«Не понимают по-нашему!» – сообразил Улан. Откашлялся и закричал уже громче:
– Волчок! Вилкас! Это ты?
На этот раз его услышали все. Темнобородый боярин, возглавлявший отряд. Его плечистый спутник. Услышали стражники. Прохожие шарахнулись, испуганные криком. Кто знает, что им примерещилось? Может, подумали, что татарчонок совсем умом тронулся, коли волков зовет в городских стенах?
– Улан! Ты?! – Светловолосый парень спрыгнул с пегого коня. Задержался на миг, чтобы сунуть канклес в седельную суму. – Я знал! Я знал! – заорал он во все горло. – Я знал, что найду вас, draugas[118]!
Распахивая медвежьи объятия, он кинулся навстречу татарину, который тоже припустил бегом.
– Улан! Братишка! – Вилкас подхватил ордынца под мышки и подбросил, как ребенка. – Ах ты ж dingimas[119]!
– Ты живой! – не оставался в долгу Улан-мэрген. – А ведь мы думали…
– Меня так просто не убить!
– Где ж ты был, Вилкас?
– Вас искал! Думаешь, легко было?
– Ты же на дороге остался!
– Остался, остался… А куда вы подевались, Улан? Где Никита?
Литвин поставил татарина на землю, испытующе заглянул в глаза.
– Улан! Не молчи! Где Никита? – повторил озабоченно Вилкас. – Или приключилось что-то? Не молчи, Улан!
Татарин вздохнул. С чего начинать? Очень многое рассказать нужно, но уместно ли болтать на улице? Тем более что к ним приближался боярин на гнедом аргамаке.
Литвин по-своему истолковал молчание. Его лицо сделалось тревожным. Голос дрогнул:
– Где Никита? – повторил он. – Живой ли? Что ты молчишь?
– Это и есть один из твоих друзей? – поинтересовался боярин, глядя сверху вниз. Двое стражников едва поспевали следом за ним, продолжая бурчать на ходу, что, де, с оружием в Витебск никак нельзя.
– Точно! – радостно отозвался Вилкас. И вновь встряхнул Улана. – Никита где?
– Кто это? – шепотом спросил татарин, глазами показывая на всадника.
– Это? – оглянулся литвин. – Это – добрый человек. Он нам помочь обещался.
– Ну, не слишком-то я обещался, да разве ты не уговоришь? – усмехнулся тверич. – А что ж ты меня не познакомил с парнем? Познакомь!
– Это – Улан-мэрген, – поспешил исправить оплошность Вилкас.
– А Никита где?
– Вот я и хочу спросить! – Литвин развел руками.
– Ладно! Не на морозе же… – Боярин махнул рукой, повернулся к витебчанам. – Мои люди ремешками мечи перевяжут. Устраивает вас?
– Дык… – замялся десятник. – Воеводу спросить бы…
– Сколько нам под воротами торчать, пока ты спросишь?
– Дык…
– Ты не «дыкай». Слушай меня. Я – Семен Шуба. Князя Михаила Ярославича Тверского ближний боярин. Еду с важным поручением. Ежели мне в Витебск дорога заказана, так и скажи.
– Дык… Не заказана…
– Тогда я на постоялом дворе буду. Если воевода захочет поговорить, разыщете. Уяснил?
– Дык… Уяснил.
Стражники нехотя отступили. Зашагали обратно, то и дело оглядываясь.
Семен Акинфович махнул рукой, подзывая своих людей.
– Ты мне скажешь, что с Никитой? – Литвин вновь взял Улана за плечи.
– Схватили его здешние… – убитым голосом отвечал ордынец. – В убийстве обвинили. В порубе держат. А мне… Мне десять гривен собрать надо.
– Много собрал? – усмехнулся боярин.
Парень только рукой махнул.
– Понятно. С нами пойдешь. Все расскажешь. Но смотри, чтобы правду!
– Куда я денусь? – татарчонок зыркнул исподлобья.
– Тогда сзади запрыгивай! – Вилкас принял поводья пегого из рук дружинника со шрамом на левой щеке. Сунул ногу в стремя. Задержавшись на миг, улыбнулся. – Знал бы ты, как я рад тебя видеть!
Студень 6815 года от Сотворения мира
Верхний замок, Витебск
Никита вначале считал дни, проведенные в темнице, а потом сбился и бросил. Можно, конечно, было черточки на стене рисовать, процарапывая их ногтем на плесени, или узелки завязывать. А зачем? Поверить в то, что ордынец, чужак в этом городе, сумеет насобирать десять гривен – просто уймищу денег! – это все равно, что поверить в восход солнца на западе. Или что птицы осенью вдруг соберутся в стаю и улетят на север. А потому парень прикидывал, как ему удобнее будет убежать из холопства. Нет, если в Верхнем замке к работе пристроят или, того хуже, на княжеском подворье, то удрать будет нелегко. Очень сильно постараться придется. А вот если новоявленного холопа продадут кому-то в Нижний замок или посад, хозяин очень скоро останется «с носом». А там… Разыскать коня и вперед – на Вроцлав. Жалко татарина бросать, да ничего не поделаешь. Если задуматься, он все же обуза…
«Смотри, пробросаешься… – произнес усталый голос в сердце Никиты. – Неужели твои дела выше дружбы? Отомстить за Горазда – святое. Но учитель мертвый, и ему все равно, насколько быстро осуществится месть. Да и неизвестно еще, хотелось бы ему, чтобы за него мстили? Учитель много рассказывал о чиньских монахах, которые были чужды злопамятности и, благодаря размышлениям и умерщвлению плоти, достигали таких вершин духа, что мелкие земные страстишки – зависть, злоба, жадность – их не волновали, оставаясь где-то там, в сторонке. Может, ты и про Василису забыл? А ведь смолянку выручать надо! Сыскать мадьярского купца и хорошенько по шее настучать, чтобы впредь неповадно было девиц похищать. Или она пускай тоже выкарабкивается, как сама сможет? А ты будешь мчаться на Вроцлав, искать Федота. Кто знает, быть может, и поединок с ним затеять удастся? А вот победить? У предателя опыт сражений несравнимо больше. Не учебных поединков на затупленном оружии или когда бойцы успевают отдернуть острие перед уколом, чтобы не причинить вреда, а настоящих схваток – насмерть, или ты, или тебя…»
