Владислав Русанов - Отрок московский
– Жечь будем, Кара-Кончар? – кровожадно осведомился ордынец.
– Тебе бы все жечь… – вздохнул Федот. – Не хочу я его жечь. Честный воин. Бился славно. Слушай, воевода, я не собираюсь тебя выспрашивать, сколько у твоего князя серебра в казне или мечей в дружине. Ответь мне только, где взял эти кинжалы? – В его пальцах будто по волшебству возникли теча, крутанулись, легли лезвиями вдоль предплечий. – Зачем с собой возишь?
Приснославич недоверчиво на него поглядел.
– Дружок твой, что ли?
– Да как сказать… Буду честен с тобой, воевода. Учитель у нас один был. Он его предал, на смерть обрек. Понимаешь, воевода, отомстить я хочу…
Илья задумался надолго. Федот ждал внешне терпеливо, а сам уже начинал злиться. Может, прав Бургут? Прижечь каленым железом, из кожи лоскуты нарезать – заговорит как миленький. Но что-то подсказывало: нет, не заговорит. Предпочтет мученическую смерть. В княжеских дружинах на Руси много таких упрямцев. Служат не за страх, а за совесть, мук и смерти не боятся, а радуются хоть в погибели послужить отечеству. Время потеряешь, а ничего не добьешься. Уж лучше хитростью и лаской.
– Ну как мне еще попросить тебя, воевода, – сказал он проникновенно. – На колени не стану, не надейся. А хочешь, в ноги поклонюсь? Помоги мне, воевода! Братом будешь мне названым! Дай мне за учителя отомстить!
Приснославич посмотрел ему в глаза – немигающие и честные-честные.
– Меня Ильей кличут.
– Спасибо. А я – Федот. Ну так поможешь?
– У мальчишки эти кинжалы были. Я его на тракте повстречал. Между Смоленском и Дорогобужем. С ним еще татарчонок был.
– Улан-мэрген?! – воскликнул допросчик.
– И его ты знаешь?
– Знаю. Тоже змея хитрющая. Им человека обмануть, в душу ему влезть, а потом нож в сердце воткнуть ничего не стоит. Как ты уцелел, Илья, ума не приложу…
– Ну, мы, смоленские, тоже не пальцем деланные. Они, вместе с рыцарем-крыжаком, целый обоз купеческий уничтожили. А когда мой отряд подоспел, врать начали, будто не знают ничего, и они тут ни при чем.
– А сейчас они где?
Приснославич вздохнул.
– Хитрецами они оказались. И, похоже, чародейству не чужды. Сперва рыцарь ушел. Среди ночи, никто из моих сторожей не заподозрил ничего. Будто невидимый. Да еще коня моего свел, Орлика.
– А мальчишки? Мальчишки?!
– Они позже удрали, когда я их городской страже передал. Те их в поруб упрятали. Они там несколько ден просидели, тихонями прикидывались. А потом – словно птички упорхнули. Охранников околдовали. Когда такое видано, чтобы смоленская стража засыпала? И удрали. Вот все, чем я тебе помочь могу, Федот.
– Спасибо, Илья… Как по батюшке тебя?
– Приснославич.
– Спасибо, Илья Приснославич, от всего сердца. Я их найду. И колдовство им не поможет. А куда они отправились, не говорили?
– Они не говорили. Только позже у нас, в Смоленске, тверские дружинники гостили.
– Никак Семен Акинфович?
– Он самый. Или знаешь его?
– Знаю. Как не знать? И боярина Акинфа Гавриловича знаю. Воевали с ним вместе.
– Что ж ты к татарве подался, Федот?
– Жизнь так сложилась, Илья Приснославич. В жизни всякое случается. Тебе ли не знать, воевода?
– Верно говоришь. Жизнь редко бывает легкой.
– Так что ты там про тверичей говорил?
– Семен Акинфович тоже про этих отроков выспрашивал. И слушок прошел по городу, будто едет он на запад, в Польское королевство, аж до города Вроцлава, что в Силезии. Может, и мальчишки эти туда же собрались?
– А про золото, про обоз рыцарей-франков ничего не говорили люди? – прищурился Федот.
– И это тебе известно?
– А то как же…
– Говорили. Только я не сильно верю.
– А вот и зря не веришь. – Кара-Кончар еще раз крутанул течи в пальцах. – Обоз с золотом есть. И все его заграбастать хотят. И Юрий Московский, и Михайла Тверской. Но достанется он мне. Все богатство я себе заберу, а всех, кто поперек дороги станет, убью. И юнцов, как бы они ни ворожили, и Семена, и Емелю… И тебя, Илья, тоже.
Глаза воеводы на миг расширились, наполняясь осознанием того, что его провели, как несмышленыша. Он оскалился, вновь рванулся из пут, но Федот быстрым движением воткнул кинжалы прямо в глазницы смолянина.
Добрая сталь не подвела. Тщательно заточенные клинки прошли сквозь мозг, пробили, послушные твердой руке, черепную кость на затылке и воткнулись в ствол березы. Тело воеводы выгнулось в последний раз и обмякло на ремнях.
– Собираемся! – приказал Кара-Кончар ордынцам. – Быстро!
– А…
– Все как есть оставь. Пускай висит воронам на поживу.
– А кинжалы?
– Кинжалы? Никогда их не любил. У меня меч есть. А найдет, не ровен час, кто мертвого воеводу, пускай на этих щенков подумают, что под ногами у меня путаются.
Солнце не поднялось над окоемом и на две ладони, а четверо всадников уже скакали на север, ведя за собой длинную вереницу коней на чембурах.
Почему на север?
Потому что Федоту так захотелось в последний миг. В его голове зрел новый замысел. И Ялвач-нойона со всей Ордой там не было.
Глава тринадцатая
Студень 6815 года от Сотворения мира
Нижний замок, Витебск
Улан-мэрген зачерпнул пригоршню снега из-под забора, с ожесточением принялся тереть лоб и щеки. Снежинки, будто тысяча иголочек, впивались в кожу, но не могли избавить парня от ощущения грязи. В эту ночь он воспользовался приглашением седенького священника, поел вместе с нищими, просившими подаяния у входа в высокий, глядящий на Двину храм. А потом, разомлев с голодухи, поддался на уговоры и ночевать отправился в крохотную, наполовину вросшую в сугроб избушку. От усталости он не посмотрел, с кем ему придется делить засыпанный соломой земляной пол. А проснувшись, ужаснулся. Струпья, язвы, засаленные космы бород и гноящиеся глаза. Сосед справа натужно хрипел, смрадно выдыхая через открытый рот, в котором торчали редкие пеньки обломанных черных зубов. Борода сопевшего слева мужичка шевелилась от кишевших в ней вшей.
Ордынец не был брезгливым, но он боялся заразы, насмотревшись, как крепкие с виду нукуры, захворав, становятся слабыми, как дети, а некоторые, даже выздоровев, остаются калеками – жалкими, беспомощными, никому не нужными. Он вскочил и, перешагивая через храпящих побирушек, наступая на руки и ноги, бросился к выходу. По пути споткнулся и упал, влез ладонью во что-то липкое, а потому сразу за порогом долго оттирал руки и, лишь отойдя подальше, разыскал чистый, нетронутый снег, наметенный под высокий забор, «умылся».
Серым холодным рассветом над Витебском занимался новый день. Купол Благовещенского храма (так вроде бы называли горожане приютившую Улана церковь) упирался в небо, вонзая в него казавшийся черным крест.
Четвертый день из отпущенных князем Ярославом Васильевичем двух седмиц.
Все это время сын Ялвач-нойона честно пытался заработать хоть немного денег. При этом степной воин чувствовал постоянные угрызения совести. Ну не должен баатур трудиться, словно раб! Отобрать, ограбить, взять добычу с боя – совсем другое дело! А здесь же… Да и что он умел? Метко стрелять из лука? Рубиться на саблях? Скакать верхом и успокаивать самых норовистых коней? Применить эти знания и навыки в городе татарину никак не удавалось.
Правда, околачиваясь у ворот, Улан несколько раз помог богатым гостям, въезжающим в Витебск. Когда придержал коня, когда, превозмогая гордость, помог спешиться. Однажды вовремя указал на расстегнувшуюся подпругу – купец остался очень благодарен, что не свалился в сугроб вместе с седлом на радость спутникам.
За свои труды парень заслужил горстку медяков и связку беличьих шкурок, которые бережно хранил за пазухой. Как много еще осталось до десяти гривен, он не знал, но нутром чуял, что немало. И догадывался, что в две седмицы, если так и дальше пойдет, не уложится. Да и уложится ли в десять лет? Голод ведь не тетка – хочешь не хочешь, а на зуб что-то кинуть надо. А бесплатно могут кормить только возле церквей…
– Тебя что-то гнетет, сын мой?
Раздавшийся за спиной голос заставил ордынца подпрыгнуть. Разворачиваясь, он попытался нашарить на поясе отсутствующий нож.
Давешний старичок-священник смотрел на Улана, наклонив голову к плечу и мягко улыбаясь.
– Ты напуган? Ты озабочен? Не хочешь ли поговорить?
– О чем мне говорить с тобой? – сердито буркнул Улан-мэрген, опуская глаза. Стыд-то какой! Это же надо – дергаться, как поднятый с лежки заяц, от чужого голоса.
– Хочешь, мы поговорим о Сыне Божьем? Он тоже ощущал себя одиноким в многолюдном городе.
– Что мне за дело до вашего бога?
– А что ты знаешь о нашем Боге?
– Не знаю ничего и знать не хочу! – окрысился ордынец. – Я молюсь Великому Небу!
– Но ведь многие из твоих соплеменников приняли крещение. Даже хан Сартак, сын Батыя, был христианином. И побратимом великого князя Александра Невского.
«Вот назойливый!» – подумал Улан. Но ругаться со стариком не хотелось. Кто знает, вдруг еще придется за помощью обратиться?
