На афганской границе - Артём Март
Проницательность моя меня не подвела. У Бодрых мало того, что спеси были полные кальсоны, так еще и язык брехливый. Хорошо хоть он не на заставе служит. А то была б там брешь в советской обороне с забавной фамилией Бодрых.
— Как зовут бойца? — спросил капитан у Машко.
— Селихов, товарищ капитан.
С этими словами Машко глянул на меня с подозрением, какое почти каждый раз возникало в его глазах, когда мы с ним встречались взглядами.
— Александр, — добавил старлей с каким-то недоверием в голосе.
Капитан задумался.
— Распорядись, Сережа, чтобы бойца освободили от начальной физподготовки, — Капитан глянул на меня. — Он и так молодец. Крепкий. Пусть больше бегает. Выносливость ему надо нарабатывать.
— Слушаюсь, — кивнул Машко.
— Ладно, пойду, — с этими словами, капитан отдал честь Машко, тот ответил, а потом чернобровый направился по своим делам.
— Приказ, в отношении бойца Селихова, слышал? — Вздохнув обреченно, спросил Машко у Бодрых.
— Так точно.
— Ну тогда исполняй.
— Есть.
Машко тоже пошел прочь, а Бодрых взглянул ему вслед какими-то преданными, почти щенячьими глазами.
* * *
Федя Мамаев застегнул галифе и вышел из уличного туалета. А потом почти тут же остолбенел.
Перед ним с нахальным видом стоял Бодрых.
— Ну чего ты, выссался? — Спросил он с ухмылкой.
— Да-да… — занервничал Мамаев, — товарищ сержант. Проходите.
— Почему не отвечаешь по уставу?
Мамаев потерялся еще сильнее, но все же сообразил вытянуться и ответить:
— Так точно… Выссался…
— Ну и молодец.
Мамаев торопливо освободил Бодрых проход. Сам было собирался уйти прочь, но сержант его остановил. Пусть Бодрых был ниже Мамаева на полголовы, но наглый вид сержанта, а также его решительный тон сильно напугали Федю.
— Стой-стой, дружок, — схватил он Мамаева за рукав. — Ответь мне лучше, вы с Селиховым же товарищи?
— Ну… Можно и так сказать, — несмело кивнул Мамаев.
— Очень хорошо. Надо, чтобы ты кое-что для меня сделал, щекастый.
С этими словами Бодрых ухмыльнулся. Мамаев опешил от страха.
— Но имей в виду, если струсишь, не сделаешь, что сказано, — он заозирался по сторонам, а потом подставил Феде под нос свой тонкокостный, но крепкий кулак, — весело тебе будет так, что завоешь.
Федор сглотнул.
— Значит, Мамаев, слушай, что мне от тебя надо…
* * *
— М-да… Щи, хер полощи… — протянул Дима, вылавливая из чашки ниточку недоваренной капусты, — хоть бы картошки побольше накидали. А то ну вода одна.
— А мне ниче, нормально, — возразил Васька, закладывая за обе щеки, — только маловато. Мне б таких три чашки.
Я набрал в ложку больше юшки, подхватил кусочек тушенки и отправил все в рот. Армейская еда… Не скажу, что сильно по ней соскучился, но ностальгия все равно поднакрыла.
В столовой было бы тихо, если б не лязг ложек и посуды. Усталые после марш-броска и тренировок бойцы, накинулись на то, что им дали. Пускай, многие крутили носом, мол еда — та еще мерзость, а все равно жрали с голодухи. Молодые организмы требовали калорий после тяжелой работы.
Старшина роты Маточкин, не спеша, обедал за отдельным столом, и, казалось, все его внимание было обращено только к еде.
Мамаев тем временем не ел. Хотя, это было весьма странно. Он сидел мрачный как туча, и помешивал суп ложкой. Бросал куда-то грустные взгляды.
— Чего не ешь? — Спросил его я.
— Ну почему же? Ем… — Замялся Федя и поторопился отправить ложку в рот. — Просто все болит, сил нет никаких. Будто зил переехал.
Когда перешли ко второму, я заметил, что Мамаев снова то и дело на кого-то поглядывал. Проследив за ним, увидел, что этим кем-то был Бодрых. Сержант, за соседним столом, неторопливо работал ложкой. Доедал свое второе: макароны по-флотски с тушенкой.
— Он тебе что-то сделал? — Спросил я у Мамаева.
— Кто? — Удивился тот.
— Бодрых.
Мамаев растерялся, и это показалось мне подозрительным.
— Не-не, Саша. Ничего не сделал. Ну так, накричал чуть-чуть. На марш-броске пинков мне от него досталось. Но ничего особенного. Все как у других.
— Точно? — С некоторым нажимом спросил я.
Зрачки Мамаева забегали, и он даже заерзал на лавке.
— Точно, Саша.
— Ну смотри, — недоверчиво проговорил я.
— Ты ж за меня в поезде заступался, — рассмеялся Мамаев нервно, — Я, Саша, знаю, что если что, могу у тебя помощи просить, и ты не откажешь. А Бодрых ничего мне не сделал. Совсем. Тут можешь не переживать.
— А я и не переживаю, — сказал я, набирая в ложку суп.
Мамаев грустно вздохнул. Я украдкой глянул на него. Продолжил:
— Мы с тобой земляки, Федя. Ты с Армавира, я с Красной. С одного района, считай. Оба с Кубани. А за земляков я привык стоять.
Ничего не ответив, Мамаев уставился в свою чашку.
— Вот вы мне скажите, — недовольно начал Дима, ковыряясь в макаронах, — у нас большая страна. Добра вокруг — завались. Леса, поля, недра ископаемые! Да мы, елки-палки, человека в космос первые отправили! В этом году олимпиаду принимали!
Вася недоуменно покосился на возмущающегося Диму. Я только хмыкнул.
— Ну неужели же нельзя собственную армию кормить нормально? Мы ж границу защищаем! Нас, таких важных людей, можно и мясом подкармливать. Да почаще!
— Можно, — пожал я плечами. — Да не нужно.
— Это еще почему? — не понял Дима.
Я хмыкнул.
— Вот привыкнешь ты тут к мясу, прости господи, пирожкам каким-нибудь. А на заставе такого не будет. В боевой обстановке — тем более.
— Так, пусть будет, — заключил Дима.
— Если придется землю афганскую топтать? В рейды, несколько суток на ногах или колесах. Там уж точно не будет. И что ты тогда делать будешь?
— Грустить, — понуро отозвался Димка.
— Вот именно, — кивнул я с ухмылкой. — А грустные солдаты и обязанности свои исполняют грустно. Плохо, то есть. Так что, Дима, все это нужно, чтобы солдат заранее привыкал к лишениям, которые могут возникнуть в боевой обстановке.
— М-да… — Протянул Димка. — На заставу выйдем, я
