Андрей Архипов - Поветлужье
— А! Шайтан тебя задери! Куда ты правишь, вонючая собака! Руль, руль выворачивай! — сорвался с мыслей на крик сотник.
Лодья, пройдя чуть выше по течению, развернулась, встала по ветру, а потом неожиданно поставила парус и дернулась вперед как застоявшаяся кобылица. Кормчий же, вместо того чтобы отвернуть руль на середину реки, направил судно прямо меж двух вытащенных на берег досчаников, стоящих всего в нескольких саженях друг от друга. Неожиданно перед самым берегом парус дернулся, нижняя его часть вырвалась от удерживающих ее канатов и подлетела вверх, а набегающая лодья довела руль вправо и, плавно скользнув меж своих соседок впритирку к их бортам, выбросила свой нос на песчаную отмель.
— Уф-ф-ф!.. — вздох облегчения сотника пронесся над лагерем словно предгрозовой порыв ветра. — Я скормлю твою тушу собакам, Ишей, паршивая ты свинья! Я одену тебе на голову свои исподние портки, и ты будешь так гулять в центре Буртаса! — прокричал он и продолжил себе под нос: — Но каков шельмец, так показать свое мастерство! Недаром согласился идти, только когда ему пообещали двойную долю в добыче против обычного воина. Ай-ай, молодец!
* * *Только присланная записка удержала воеводу переяславской веси, которого по привычке называли десятником, от того, чтобы броситься ночью на лагерь буртасов. Скрипнув зубами, воевода спрыгнул с помоста и присел, облокотившись на столб.
"Пятью десятками против трех мы еще могли... Нет, не обратить ворога вспять, для этого неодоспешенные смерды все-таки слабы, — в очередной раз прогонял десятник через свое уже порядком воспаленное воображение сложившуюся картину. — Но ворваться всей толпой во вражеский стан следом за острием дружинного десятка... Ночью, в темноте, мы еще могли взаимно истребить друг друга. А ныне... ныне слишком поздно. Если и пощипали немного буртасов в лесу смерды, как писано было, то и сами полегли, а бабы в лучшем случае разбежались... Вернутся остатки тех, кто на поимку ушел, да с низовьев лодья придет. Уж тогда они при нужде весь с ходу возьмут, а баб всех до единой на веревке с собой утащат. Охо-хо... как глядеть-то после этого смердам в лицо, ежели живым останусь? Смерды... сам будто боярин... Вольные люди. Сам из этой верви вышел, туда же и возвернулся. Нажил на княжеском дворе привычку никого за людей не считать, да помыкать всеми, аки..."
— Трофим, — подал сверху голос Петр. — Кажись, с низовьев лодья идет, прикажешь всем на стены становиться?
— Погодь, Петруша, — начал неохотно вставать десятник. — Гляну сам, что там происходит...
— Трофим Игнатьич, Трофим Игнатьич! — К нему бежал во все ноги лекарь.
"Вячеслав, кажется... Что за нелегкая судьбинушка его несет? Все одно к одному".
— Пригнись, лекарь, — прокричали бегущему с помоста. — Жить надоело? Али людей лечить не хочешь более?
Тот для вида пригнулся, добежал до десятника и прислонился, чтобы отдышаться, к столбу.
— Трофим Игнатьич, беда у нас, народ начинает с температурой валиться...
— С чем валиться? Али стрелами закидали?
— Да нет, жар у них, температурой это я называю, кашель, головокружение. Как уж назвать эту эпидемию, чтобы вы поняли... мор, что ли?
— Господи, — перекрестился, сильно побледнев, Трофим. — За какие же грехи ты нас наказываешь, из огня да в полымя... Иди, лекарь, ништо нам уже не поможет. Самое время на ворога броситься, и сгинет он вместе с нами...
— Трофим Игнатьич, я... может, не то сказал, — напугался Вячеслав. — Ну, заболели они, так еще неизвестно чем — не чумой же! — поперхнулся он и замолчал.
— Так что, лекарь? Реки, егда смертушка наша придет? Не молчи и так на душе тошно... — Перекосившись лицом, десятник дернул ворот кольчужной рубашки.
— Так... — начал собираться с мыслями Вячеслав. — Во-первых, всем строгий наказ будет... Надо надеть на лицо повязки из холстины, они должны закрывать рот и нос...
— А! Да какое там спасение, если мор, лекарь! Убирайся отсюда! — отвернулся от него десятник.
— Молчать! — аж взвизгнул неожиданно для себя Вячеслав. — Сам хочешь помереть, так иди один в поле и помирай, а у людей жизнь не смей отнимать без смысла всякого! Я — лекарь, и мне решать, что делать в этом случае! И нечего так багроветь, удар хватит! Хочешь голову сечь, так секи, только ты неправ, оттого и бесишься! Я к тебе не суюсь, как людей на смерть вести, так и ты ко мне не суйся, как лечить их! Или ты делаешь, как я сказал, или...
— Что или? — неожиданно успокоился десятник.
— Не отнимай у людей последнюю возможность, — попросил Вячеслав, заглядывая воеводе в глаза.
— А ты знаешь, что лодья с низовьев идет? Что, может, через час весь на копье возьмут, и тут упокойники одни валяться будут? А?
— Иван же написал, что придет с воинами...
— И где он, твой Иван? — внимательно посмотрел на лекаря десятник, склонив набок голову.
— Он придет, — ответил твердым голосом Вячеслав. — По-другому не будет.
— Ну-ну, придет, когда мы все тут поляжем... Ночь уже прошла. Ладно, твоя взяла... Вячеслав. Глаголь, что надобно тебе для лечения.
— Про повязки я сказал, — начал перечислять Вячеслав. — Это всем строго обязательно. Если кто заболеет, тех сносить к дальней землянке, оставлять перед входом. Внутрь не заходить. Если снадобье я какое для лечения сумею сделать, то оповещу. А пока пить только кипяченую воду, грызунов всяких истреблять нещадно и жечь. К ним не прикасаться. Руки мыть, особенно перед едой... Если что еще надумаю, траву какую-нибудь в огонь бросить для дезинфекции или... гхм, тоже скажу. И тряпку бы какую-нибудь, что мор у нас, на шесте вывесить...
— Мыть... это мы могем. Слышь, Свара? — ухмыльнулся десятник. — На ворога пойдешь, так руки водицей мой. И стрелы пускай только по мышам, неча им тут бегать... Ладно, пошутковали... Свара, ты Никифора найди и все ему обскажи, холстины пусть нарвет, воды наготовит. Что еще лекарь скажет, пусть то и делает. И за повязками проследи, абы у всех были. И это... лекарь, Радимира я тебе пошлю, аще он тебе подскажет что, так не гнушайся...
— Трофим, ты глянь на это! — Петр аж подпрыгнул над тыном. — Что лодья-то творит! Быстрей поднимайся!
* * *Вячеслав медленно возвращался к больным вдоль тына, по привычке прижимаясь от обстрела к бревенчатым стенам и пригибаясь, когда нужно было пересечь открытое пространство. Вокруг царило какое-то нездоровое оживление, люди на стенах о чем-то бодро переговаривались и даже неосторожно высовывали головы поверх изгороди, но лекарь был слишком озабочен своими мыслями, чтобы обращать на это внимание.
— Так, повязки я сменил, помощники старые бинты прокипятят, за ранеными последят, отвара ромашки пока хватит, мха тоже... Дружинник с челюстью уже очнулся и того гляди на ноги вставать начнет, не убег бы... А с простреленной грудью еще пока плох, ну да мне к нему лучше не подходить пока, раз уж я так плотно займусь теми, кто слег с жаром.
Как только к Вячеславу явился первый больной с мутными глазами, он сначала даже не понял, что с ним такое, но, потрогав лоб, сразу отвел его в ту первую полуземлянку, в которой он начинал принимать раненых. Выгнав оттуда всех, наказал, чтобы даже не приближались к этому дому, а остальных заболевших срочно посылали сюда. Что подобное случится, Вячеслав подозревал давно. Все-таки будущее время было слишком переполнено людьми, и их микрофлора, а проще говоря, зараза, собранная со всего мира, не могла пройти мимо местного люда, не нанеся им удара исподтишка. И, конечно, он не собирался никому говорить, что это они могли быть виновны в таком ударе. Во-первых, не поймут ничего, еще в колдовстве обвинят. Во-вторых, это могло бы подставить не только его одного, но и остальных. Детей, главным образом.
Уложив заболевшего и послушав, как тот зашелся в кашле, Вячеслав развел костер и поставил кипятиться воду. Сам же разложил свои немногочисленные запасы, собранные за последние дни, и начал готовить грудной сбор, перечисляя себе под нос названия трав, доставаемые из подаренных ему за лечение берестяных туесков.
— Так, что мы имеем, те же цветки ромашки. Из антимикробного и противовоспалительного — листья дущицы, они же против бронхита... Ага, мать-и-мачеха, тоже отхаркивающее, завсегда в грудной сбор идет... Вот, наконец-то, потогонное, липовый цвет, он же от головной боли и кашля. А это что? А, сюда я корни и листья одуванчика положил, вроде жаропонижающее, но... в сторону пока. Подорожник... отлично, при кашле и как снотворное. И, наконец, венчают коллекцию с таким трудом выцыганенные у Агафьи сосновые почки, противовирусное и отхаркивающее. Все, что ли? — поворошил он свои свертки. — Вот еще кора ивы, тоже собранная ранней весной Агафьей, противомикробная и жаропонижающая. И как я все это буду совмещать? В каких пропорциях? Ну, липу и мать-и-мачеху можно... А остальное? Хм-м...
