Василий Звягинцев - Билет на ладью Харона
Майя засмеялась.
– Нечто вроде буддийской железной флейты без дырочек?
– Примерно. Так вот – российская национальная идея – нож Лихтенберга в роли бритвы Оккама, логически отсекающей фиктивные сущности. Проще говоря, парадокс в роли аксиомы.
– Значит, ее все-таки нет?
– Отнюдь. Именно что есть, но она столь же непостижима, как буддийские коаны, а ее воздействие на реальную жизнь столь неуловимо, что последствия становятся ясны лишь «а постериори»[16]. Поскольку отечественная История есть собрание беспрецедентных прецедентов, а не предсказуемых закономерностей.
Из чего сама собой вытекает мораль – надо жить здесь и сейчас, действуя по обстоятельствам, а не дожидаться неизвестно чего, запутавшись в сомнениях. Соответственно, предназначение интеллигенции – отнюдь не духовное водительство народа, что бы ни воображали ее амбициозные представители, а рефлексия над условиями существования.
Нельзя напряженно вопрошать пустоту – что делать? Нужно делать то, что нужно, а что именно – ответ обычно валяется под ногами.
– Да, серьезные проблемы вы там у себя решаете, – с иронией вымолвила Майя.
– А ты думаешь! Главное – из того, что со стороны может показаться досужим словоблудием, научиться делать практические выводы.
К примеру, многие у нас считают, что именно сейчас История бросает России небывалый вызов, и, если она сумеет на него ответить, впервые за семь веков сможет стать страной, уважающей самое себя, а не озабоченной тем, уважают ли ее другие.
Россия сама для себя есть основание, средство, цель и идеал исторического развития – самодостаточный исторический феномен, локальная цивилизация, развивающаяся посредством саморазвития генетического кода собственной истории. Из чего следует – как можно быстрее, но и без скандала, выйти из Союза, по-новому позиционироваться, определив себя третьей силой, наряду со Свободным миром и «черным интернационалом»…
– Ну, ребята, замах у вас! Если все это всерьез, так я уж и не знаю, или от вас подальше держаться, или, пока не поздно, в Канаду эмигрировать.
– Почему именно туда?
– А чтоб подальше. По-моему, Канада – единственная страна, куда никакой враг никогда не доберется.
– До Вологды тоже никто не доберется. Еще Гоголь писал – оттуда три года скачи и никуда не доскачешь.
Купим домик рядом с Кирилловым монастырем, на берегу Белого озера, пересидим смутные времена…
А если серьезно, так все, о чем я говорю, именно интеллектуальные игры, ничего больше. Ты пойми, ребята у нас в Академии уверены, что через десяток лет именно они займут все ключевые посты в стране, ну, как в царское время выпускники Пажеского корпуса, Царскосельского лицея и училища Правоведения. Вот и проигрывают варианты.
– Ты тоже так считаешь?
– Что ж я, хуже других, что ли? Вот и занялся «персоналистической революцией». Мой вклад в общее дело, так сказать…
За разговорами доехали незаметно.
Как Майя и настаивала еще весной, при ее деятельной поддержке Ляхов все-таки приобрел себе квартиру в весьма приличном доходном доме на Сретенке, буквально в двух шагах от Бульваров.
Дороговато, конечно, вышло, за Сухаревской площадью или на Разгуляе просили почти вдвое меньше, зато немедленно Вадим понял, что подруга была совершенно права.
Полковник, имеющий собственное помещение из трех обширных комнат в центре Москвы, мгновенно переходил в иную социальную категорию. Приобретал уважение у товарищей и невиданную ранее степень личной свободы.
Не в том только дело, что теперь не нужно было думать, где размещать покупаемые у букинистов книги, куда девать костюмы и прочие предметы личного туалета, которые при помощи Майи стали прибывать к нему в пугающих количествах.
Оказалось, что, потратив почти все деньги, полученные от Глана за саблю, он не обеднел, как казалось вначале, а начал стремительно богатеть.
Никогда раньше он о подобном не задумывался, а вот пришлось. Майя, чтобы упрочить в его глазах свой авторитет, несколько раз подсовывала Ляхову бюллетень московского рынка недвижимости.
Смешно, но цены на квартиры, особенно именно той категории, в которой обосновался он, росли как на дрожжах. В мае – на три процента, в июне – еще на четыре, а в июле – как бы и не на пять.
– Видишь, видишь, – веселилась подруга. – Ни с того ни с сего ты уже заработал тридцать тысяч. А если бы жил в наемной – столько бы и потерял за счет роста квартирной платы. Через два года получится, что ты вообще подобрал ее на дороге, еще через два – пойдет чистый доход.
И Ляхов снова подумал, что жениться на Майе просто необходимо. Где еще такую умную, красивую, забавную, а вдобавок и практичную девушку найдешь?
А уж если потом не сложится – тогда и думать будем. Только – вряд ли. Отец ему еще лет десять назад сообщил фамильную мудрость и принцип всех мужчин их рода. «Баб менять – только время терять».
На примере истории с Еленой он убедился, что постулат правильный.
Вадим остановил машину у солидного парадного подъезда дома. Пять высоких этажей, цоколь отделан карельским гранитом, выше – бордовая шуба из мраморной крошки.
За зеркальными стеклами специально подобранный швейцар в ливрее гладил бороду, пышную, как у протоиерея. Настоящая охрана на публику не рисуется, пара отставных вояк с автоматами гоняет чаи в караулке напротив лифта.
– Может, зайдешь все-таки? – Хотелось ему сейчас совсем другого общения, попросту, без политики и иных проблем.
Тем более что романтические планы, которые он лелеял целый месяц, были вчера так грубо разрушены.
Майя пересела на водительское место.
– Зачем? Дел у тебя и без меня должно быть много. Главное, не пропадай. Как только освободишься – позвони. Подъеду.
Это, конечно, та самая маленькая месть, от которой девушка не смогла удержаться.
– Сегодня? – с надеждой спросил Ляхов.
– Как получится. Может – и сегодня…
Глава седьмая
Двухмоторный самолет, переоборудованный из дальнего разведчика «Р-511» в довольно комфортабельный воздушный лимузин, обслуживающий лично Чекменева, за полтора часа доставил Тарханова, Татьяну и пленника прямо на учебно-тренировочную базу «Печенег», расположенную неподалеку от дачного поселка Пахра.
Рядом со стрелковым полигоном там имелась собственная взлетно-посадочная полоса для легких самолетов и ангары эскадрильи вертолетов огневой поддержки.
Татьяна находилась в полуоглушенном состоянии после всего пережитого, от быстроты случившихся в жизни перемен. Ведь меньше суток прошло с момента, когда она уходила из дома на самое обычное дежурство, и ничего не предвещало, что через несколько часов жизнь сорвется в стремительный галоп по краю пропасти.
Да так, кстати, случается довольно часто. И чем спокойнее и монотоннее была предыдущая жизнь, тем разительнее перемены. Причем это правило относится не только к отдельным людям, но и к целым государствам и цивилизациям. Уж до чего мирным, тихим, скучным было лето незабвенного тысяча девятьсот четырнадцатого года. И никому, кроме редких Пифий и Кассандр, не приходило в голову, что не просто жаркий август идет к концу, а тихо и незаметно, под шорох опадающей листвы, заканчивается ХIХ век. Странным образом сумевший выкроить для себя в истории вместо положенных ста лет аж целых сто двадцать пять. Начавшись, не хронологически, а психологически, в год Великой французской революции, он уходил именно сейчас…
Вот и для Татьяны каких-то двадцать часов вместили и рутину приема и проводов туристских групп, и шок от вторжения бандитов, и страх, и радость от появления светлого рыцаря Арсения-Сергея, жуткие минуты страха и ожидания, когда здание гостиницы содрогалось от выстрелов и взрывов. Возвращение его, живого и невредимого, внезапное решение связать с ним свою судьбу, поездка в машине до Ставрополя, потом полет.
Полет на скоростном и высотном самолете с почти боевыми перегрузками так же отличался от того, что ей приходилось испытывать, летая на пассажирских лайнерах, как вся ее прошлая жизнь от той, что началась сегодня.
А неяркое московское солнце едва перевалило через середину небосвода.
Она сошла по трапу на подгибающихся ногах, в голове шумело, и все вокруг воспринималось будто сквозь запотевшие очки.
Внезапно накатилась тоска. Ощущение ненужности и бессмысленности происходящего. Если бы можно было отмотать все назад, она, конечно, осталась бы дома, заперла дверь на ключ и засов, задернула шторы и забилась под одеяло. И спала бы долго-долго.
А что делать здесь сейчас? И, главное, зачем?
Единственное, что позволяло сохранять подобие выдержки, был опыт. Она знала за собой такую черту характера. Не раз уже случалось подобное на крутых жизненных поворотах, пусть и не таких крутых, как этот. Даже в первый день заграничной командировки, попасть в которую стоило многих сил и трудов, она всегда испытывала неуверенность, дискомфорт, депрессию, желание бросить все и немедленно вернуться. Но обязательно на следующее утро все это проходило, тоска сменялась радостью, жаждой новых впечатлений и рискованных приключений. Значит, и завтра все будет так же.
