Василий Звягинцев - Билет на ладью Харона
Опыт показывает, что обычно достаточно грамотного и волевого комдива, подходящего ему по характеру и взглядам начальника штаба, ну и еще полномочий назначать и смещать, исходя из интересов дела, командиров полков. Как правило, такая ситуация позволяет за год-два самое разболтанное соединение вывести в первоклассные. Примеров тому – сколько угодно. От Ромула до наших дней… Да и по своей линии вы наверняка нечто аналогичное припомнить можете.
– То есть все ваши расчеты строятся на том, чтобы в масштабах государства повторить то, что, на ваш взгляд, легко сделать с дивизией?
Однако у нас даже дивизии отнюдь и далеко не все являются образцовыми… – Видно было, что, как и в прошлый раз, слова Ляхова если в чем-то коренном, исходном, кондовом Бельского и убедили, то в деталях ему требуется полная определенность. Да и то…
Согласиться «сменить флаг» – не самая сложная проблема, куда труднее понять, причем понять вовремя, на ту ли лошадь ты ставишь.
– И сколько же, по вашим расчетам, необходимо «идеальных людей», чтобы превратить Россию в рай земной?
– Не слишком много, как я уже имел возможность вам доложить. На первом этапе – человек триста-четыреста. Чтобы заполнить должности, так сказать, первой линии. Затем еще около двух тысяч. Дальше процесс пойдет вниз и вширь в самоподдерживающемся режиме. Десять тысяч, пятьдесят… После чего по соответствующим расчетам ближайшую задачу можно будет считать выполненной.
– И на какой же базе вы рассчитали именно такие пропорции, Вадим?
– А это уже совсем элементарно. Из практики управления давным-давно выведена аксиома: один командир может плодотворно руководить не более чем семью непосредственными подчиненными. Для надежности примем пять. Министр у нас будет иметь в подчинении пять департаментов, директоров которых он выберет по моей методике. Если пожелает, тем же образом лично проконтролирует отбор и назначение на должность двадцати пяти товарищей директоров… Дальше уже не потребуется. Процесс по нисходящей войдет в автоматический режим, уважаемый Василий Кириллович.
– Остается последний вопрос, и на сем будем заканчивать, поскольку меня ждут куда более неотложные дела, – эта фраза в устах прокурора прозвучала едва на грани вежливости.
Да и можно было его понять. Один из достаточно близких сотрудников арестован за попытку убийства и похищения родной дочери и этого вот теоретика, в недрах подчиненной ему конторы свили гнездо враги, а тут выслушивай фантазии насчет…
– Вопрос, как я понимаю, такой. Кто ты есть, господин полковник Ляхов, что имеешь наглость взять на себя ответственность за оценку людей, расстановку их по ступенькам и ячейкам и в конечном счете за судьбы державы? И поумнее, и покруче тебя были люди, и чем кончили? По каким критериям будешь этих самых идеальных людей подбирать, как назначать и как контролировать?
Уже эта демонстрация проницательности и умения читать в сердцах Василия Кирилловича озадачила. Слишком дословно будущий зять (а так он с недавних пор привык думать) произнес вслух его мысли. Частично конкретизированные, частично смутно ощущаемые.
– Именно это меня и интересует, – кивнул Бельский, все еще сохраняя самообладание. Внутреннюю растерянность на поверхность не выпустил.
– Отвечу, но сначала, как в Одессе, вопросом на вопрос. Ваш господин Герасимов хоть каким-то краем мог быть в курсе ваших с Майей интересов в отношении меня, разговоров, которые вы, возможно, вели, в том числе и аналогичных имеющему место сейчас?
– А черт его знает, – озадачился Бельский, но Майя, похоже, ухватила суть раньше.
– Ты хочешь сказать, что вчерашний инцидент может быть связан именно с твоим «планом»?
– Совершенно в точку. Я не интересуюсь системой ваших отношений внутри конторы, распределением обязанностей, степенью секретности внутренних документов и тому подобными частностями.
Лично мне можете вообще сейчас не отвечать. Но схему вот такую попытайтесь отследить. По службе вы присматриваете за деятельностью княжеских структур. Контролируете их внешнюю и внутреннюю политику, в том числе кадровую. Убедились, что уже не первый год Олег Константинович сосредотачивает под своей рукой слишком много авторитетных и профессионально состоятельных людей. Наверняка докладывали об этой тенденции в Питер. В какой-то момент взяли в разработку и меня. Вполне возможно, в той или иной форме были зафиксированы и мои «фантазии».
Но вы не один же там у себя сидите. Сотрудники обычно более в курсе дел учреждения, чем многие начальники. Особенно если имеют привычку обмениваться информацией.
Что, если тема ваших разработок вызвала интерес не только у Генерального прокурора? И кое-кто уловил их важность или потенциальную опасность, принял к сведению, тут же начал принимать превентивные меры?
– Нет, могу ручаться, ни один из моих сотрудников даже близко не был допущен к работе в этом направлении. Это, так сказать, чисто семейная разработка, – позволил себе сдержанно усмехнуться Бельский.
– Что касается лично меня – согласен. А в целом? И даже обо мне вы ведь с Майей на эту тему говорили? Думаю, даже не раз. Вон, даже кличку оперативную мне придумали. Что, если некие сотрудники слушают и пишут ваши разговоры? Я бы не удивился. Впрочем, система внутренней безопасности – ваше личное дело. Что же касается господина Герасимова, надеюсь, уже сегодня он скажет все, что знает. Именно – все. – Последнее он подчеркнул голосом. – Хотелось бы думать, что ничего, компрометирующего вас лично.
– Молодой человек! – прокурор обиделся уже всерьез: как он смеет, скороспелый полковник, подвергать сомнению…
Нет, ошибки могут быть у каждого, и он тоже, Василий Бельский, мог не усмотреть за чем-то в своем ведомстве, но так вот намекать! Находясь в гостях… Встать и указать ему на дверь, действительно не считаясь с последствиями?
Ляхов предвидел и это.
– Простите, Василий Кириллович. Вы не совсем верно меня поняли. Но если уж начали мы так вот беседовать, примите как данность. Ваши ведь прокурорские привычки и приемы наверняка не всем вашим пациентам, виноват, клиентам нравились.
Вадим перевел дух. Его опять начало нести. В хорошем смысле. Слова приходили на язык почти сами собой, собеседника он чувствовал, ловил его реплики, как актер (ранее уже приходил ему на ум этот образ), сыгравший с одним и тем же партнером сотню спектаклей.
Объект идет на вербовку, сам идет, он все для себя решил, но только хочет, чтобы произошло это нежно и ласково, как лишение девственности при полном непротивлении сторон.
Да нам же и не жалко. Нам еще работать и работать.
Майя, что-то понимая, а кое-что и нет, сидела за столом напряженно и молча. Крошила сухое печенье в чашку с кофе, сомнамбулически ловила ломтики ложкой, отправляла в рот.
Ее судьба тоже ведь сейчас решалась. Совершенно по Чехову. «Люди сидят, пьют чай, а в это время рушатся их жизни». За точность цитаты Ляхов не ручался, но примерно в этом роде. Только еще как сказать, рушатся или совсем наоборот.
Но объект вербовки в какой-то момент требуется резко «дожать». Так его учили. Дожать можно по-разному. Шантажом, деньгами, прямой угрозой. А можно и неожиданностью, приводящей в изумление.
То, что он после боя выпил как следует, не смог толком поговорить с Бельским ночью, в спальне мучился пьяной бессонницей, – любая система слежки и просто наблюдательность не могли не отметить. А вот чем еще он минувшей ночью занимался – другой вопрос.
– Василий Кириллович, я займу не более пяти минут вашего драгоценного времени, после чего избавлю вас от своего присутствия. Только посмотрите на это…
Ляхов протянул прокурору две карточки, размером в стандартную игральную.
– Это – что?
– Один из доводов. Не «Ultima ratio rei»[14], но все же. Чтобы подтвердить собственные предположения, а также и вас с Майей кое в чем убедить, я имел при себе прибор, представляющий малую часть уже работающего комплекса. Из-за миниатюрности и отсутствия связи с центральным процессором его возможности не так уж велики.
Захвати я модель посерьезнее, с господином Герасимовым вообще бы проблем не возникло. Но я такого варианта просто не мог вообразить. Настраивался совершенно на другое.
Однако… Вот, смотрите.
Это – карточка Майи. Запись пошла с момента нашей встречи на пристани. Некоторые детали мы опустим. Главное – что? Никаких эмоциональных и интеллектуальных связей с Герасимовым она не имела. С начала операции горячо сочувствовала успеху нашего дела и переживала за меня. Страх имел место, но подавлялся аллертностью[15]. Искренность – примерно восьмидесятипроцентная. Большего требовать вообще невозможно. Иначе будем иметь перед собой идиота.
Теперь вы, Василий Кириллович… – он обратил взор на вторую карточку.
