Валькирия - В. Бирюк
Хренов романист-романтик! Его описания хорошо читать сидя на диване у камина! У-тю-тю, а давайте я вас чуть-чуть испугаю. Стра-ашной темнотой, голосом урагана, ледяными градинами посреди лета… Слова подберу, эпитеты расставлю… романтически-волнительно, трепетно-тревожно, возвышенно-возбуждающе…
Хреново Гюго! В буре всего этого нет! Есть волна в морду. Это самое главное, самое яркое впечатление. Так впечатает… Всё остальное - насквозь промокшая задница, постоянные рвотные позывы - слабее. Качка, которая таскает тебя по кораблю, как… как в проруби. А уж всякие там волны, красоты пейзажа, умные мысли насчёт ночи… Это вообще не здесь - это там, у камина, в тёплом и сухом!
Не будет классик романтизма описывать как это: волной по морде. И, не успел отфыркнуться - следующая. Не романтично. Врёт он всё!
- Спокойно, Ваня. Ты же нагибатор-трансформатор-выпрямитель!
- В смысле?
- В смысле: нагибаешь окружающих, трансформируешь общество, выпрямляешь ист.процесс. И при этом материшься. В смысле: гудишь. Ты готов к прощанию с собственной жизнью?
- А фиг вам! Я не настолько вежливый! Пусть она сама первая прощается! Я ещё ей ручкой вслед помашу!
- У тебя истерика. Дай себе пару пощёчин. Придумай про бурю, про близкую смерть какую-нибудь... скабрезность, сатиру, стишок…
- Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя...
- Уже лучше. Пушкин как якорь - хорошо.
Когда сознание захлёстывает паника, когда личность расползается на безусловные рефлексы как ветхая тряпка в кислоте, очень полезно найти «якорь». Что-то ассоциативно связываемое. Одной стороной - с текущей ситуацией, другой - с чем-то хорошо знакомым, приятным. Годится всё - но искренне, инстинктивно, без размышлений, поскольку мысли паника смыла.
«Отче наш». «Бьётся в тесной печурке огонь...». «А на горке две красотки. У них юбочки коротки». «Вихри враждебные веют над нами. Тёмные силы нас злобно гнетут...». Или вот - Александр Сергеевич.
Пару строчек, куплет, который можно бездумно повторять. Забивая этой бездумностью, механистичностью самые первые, ещё не формулируемые, выплески паники.
Теперь можно вспоминать уже осознаваемо:
- Сократа помнишь? Выступая на суде после оглашения смертного приговора, сказал: «Я ухожу, чтобы умереть. Вы же останетесь, чтобы жить. А что из этого лучше, человеку неизвестно».
Во. И древние греки полезны. Чтобы помереть спокойно.
Я очень испугался. Об этом не принято говорить. И - неприятно. Но - очень. Если бы подобное случилось в начале моего пути здесь - просто умер бы. От страха. По счастью, прошедшее десятилетие в «Святой Руси» здорово укрепило мою нервную систему. Ледяные ванны, душ Шарко и средневековье - закаляют нервы. Заразился от местных… можно сказать - стоицизм, но точнее - пофигизм. Им-то легче - они православные. А мне…
Я ж понимаю: что благостные картинки царства божьего, что эти ужастики от Гюгы… Реальность будет сильно отличаться. Вот и посмотрю. Или нет. «А что из этого лучше, человеку неизвестно».
Внутренний диалог на фоне захлёстывающей паники не перевёл меня в приступ азарта и энтузиазма. Наступила отупелось.
***
«Миру угрожает глобальное потупление» - не скажу за весь мир, а на меня уже.
Однако, адреналин продолжал бурлить в крови, требуя бежать сразу во все стороны. И тупость сменилась креативностью. Своевременно.
« - Серьёзное отношение к чему бы то ни было в этом мире является роковой ошибкой.
- А жизнь - это серьёзно?
- О да, жизнь - это серьёзно! Но не очень…».
«Не очень» - позволило выскочить из ступора.
***
Драккар почти не испытывал килевой качки - грозный признак агонии.
Потерпевшие аварию суда подвержены лишь боковой качке. Килевая - судороги борьбы. Только руль может повернуть судно против ветра.
Как я уже докладывал, наш руль ушёл с рулевым в широкое море. Но это неважно: максима, сообщённая классиком - неверна.
Во время бури, особенно во время снежной бури, море и мрак сливаются воедино и образуют одно неразрывное целое. Туман, метель, ветер, бесцельное кружение, отсутствие всякой опоры, невозможность выправить свой курс, сделать хотя бы короткую передышку, падение из одного провала в другой, полное исчезновение видимого горизонта, безнадежное движение вслепую - вот к чему свелось плавание драккара.
И тут… оба-на.
Переитить, перекурить и переосмыслить: ураган внезапно утих.
Ветра не стало. Смолк бешеный вой бури. Без всякого перехода, без малейшего ослабления смерч в одно мгновение куда-то исчез, точно провалился в бездну. И не сообразить было, куда он девался. Вместо градин в воздухе опять замелькали белые хлопья. Снова медленно падал снег.
Одновременно с этим - ибо последняя фаза бури похожа на первую - наступила полная темнота. Все, что удавалось разглядеть, пока снежные тучи еще клубились в небе, снова стало невидимым, бледные силуэты расплылись, растаяли, и беспредельный мрак опять со всех сторон окутал судно. Эта стена непроглядной ночи, это сплошное черное кольцо, эта внутренность полого цилиндра, ежеминутно сокращавшаяся, окружила драккар и суживалась со зловещей медлительностью замерзающей полыньи. В зените - ни звезды, ни клочка неба: давящий, низко нависший потолок тумана. Как бы на дне глубокого колодца.
На дне «глубокого колодца» не бывает «низко нависших потолков». И туманов в колодцах я не видал. Над родниками или прудами - пожалуйста. А вот в колодцах… Может, у Гюго какие-то особенные?
Все было объято безмолвием, тишиной и глубоким мраком. Ветерок, еще разгуливавший в облаках, не производил никакого шума. Густой рыхлый снег падал чуть-чуть косо. Могильная тишина.
После взрывов дикого отчаяния, пережитого экипажем, беспомощно носившемся по волнам, внезапное затишье казалось невыразимым счастьем. Люди решили, что настал конец испытаниям. Всё вокруг нас и над нами как будто молча сговорилось спасти. Вернулась надежда. Всё, что за минуту перед тем было яростью, стало теперь спокойствием. Измученные люди вздохнули, наконец, полной грудью. Они могли выпустить из рук обрывок каната или обломок доски, за которые до сих пор цеплялись, могли подняться, выпрямиться, стоять, ходить, двигаться. Неизъяснимое чувство покоя овладело ими.
Часа через три-четыре забрезжит заря, нас заметит и подберет какое-нибудь судно. Самое страшное осталось позади. Самое важное достигнуто: удалось продержаться на воде до прекращения бури, "Теперь уже конец".
Да, пришел конец. Но не тот, на который мы надеялись.
Прежде у
