Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
В этом наивном вопросе крылась вся суть моего ремесла. Как превратить холодную материю и сопромат в чистую эмоцию? Как заставить металл говорить?
— Нет никакого слова, Прошка, — ответил я, глядя на мальчишку с легкой улыбкой. — И магии здесь нет.
Я поднялся.
— Все гораздо проще. И, к сожалению, гораздо сложнее.
Взгляд упал на рубаху мальчишки. В районе живота ткань подозрительно топорщилась, обрисовывая что-то круглое и твердое.
— А ну-ка, — прищурился я, постукивая тростью по полу. — Предъяви контрабанду. Опять котенка с помойки приволок?
Прошка вспыхнул еще ярче, став похожим на переспелый томат. Руки рефлекторно прижались к животу, защищая сокровище.
— Не котенка…
Мальчишка шмыгнул носом, затравленно косясь на дверь, но любопытство, как известно, сильнее инстинкта самосохранения. Рука нырнула за пазуху, извлекая трофей — крупную, краснобокую антоновку, чуть сморщенную, явно с погреба уволок.
— Я… того… — пробормотал мальчишка. — Живот подвело.
Я перехватил фрукт. Тяжелый, с матовым налетом. Почти идеальное состояние фрукта для февраля, если бы не одно «но». На стыке румянца и желтизны, портя всю геометрию, зияла коричневая отметина. Червоточина.
Я задумался. Идеальная модель. Лучшей иллюстрации для объяснения «чудес» Прошке не придумаешь.
— Смотри внимательно, Прохор, — я смахнул бумаги на край, освобождая стол. — Ты хотел знать природу чуда? Сейчас покажу.
Лист плотной гербовой бумаги лег на сукно, защищая столешницу. Я водрузил яблоко в центр, развернув его изъяном к зрителю.
— Включи воображение. Это не яблоко. Это сапфир. Тот самый, уникальный, за который я отдал кучу денег. Видишь пятно? Это трещина. Дефект структуры. Если мы, такие красивые, положим этот камень на золотой поднос и поднесем Императору, что он скажет?
— Скажет: «Фу, гнилье!», — уверенно, со знанием дела ответил мальчишка. — И велит взашей гнать.
— Именно. Брак монархам не дарят, это чревато ссылкой.
Нож для бумаги, вскрывающий скучные конверты с векселями, превратился в скальпель. Я взвесил его в руке.
— Что делать? Выбросить камень стоимостью в деревню? Искать новый, которого в природе нет?
Прошка насупил белесые брови, пытаясь решить уравнение.
— Вырезать гниль?
— Вариант. Но останется кратер. Нарушится форма. Это непрофессионально.
Лезвие легло точно на линию дефекта. Я посмотрел на мальчишку.
— Мы поступим как ювелиры, Прохор. Мы превратим беду — в пользу.
Нажим. Сталь с влажным хрустом рассекла плоть, брызнув кислым соком на сукно. Я резал и одновременно проводил вскрытие проблемы, проходя лезвием через самый центр червоточины. Половинки распались, обнажая белую зернистую мякоть, но коричневый след гнили теперь жался к краю одной из половинок.
— Наблюдай. Гниль осталась. Но мы загнали ее на периферию.
Быстрым движением я срезал тончайшие ломтики мякоти с внутренних сторон половинок, удаляя коричневые следы. «Стружка» упала на бумагу.
— Обработка, — пояснил я, демонстрируя обновленные срезы. Чистые. Белые. — Мы убрали дефектный слой. Теперь у нас не один испорченный фрукт, а две идеальные детали.
Прошка смотрел на яблочные полушария завороженно, забыв обо всем.
— Ловко… — прошептал он.
— Это только прелюдия. Самое вкусное — в механике.
Я схватил со стола массивную латунную пуговицу, служившую мне пресс-папье, и водрузил ее в центр чистого листа. Схватив серебряную проволоку из кучи мелочовок в ящике стола я прикрутил пуговицу к бумаге.
— Допустим, это наша икона. Святыня. Центр композиции.
Половинки яблока сомкнулись над пуговицей, пряча ее внутри. Срезы идеально подошли друг к другу, восстанавливая форму плода.
— Вот наши створки в закрытом положении. Бывший камень. Зритель видит просто яблоко. Темное, цельное. Никто и не догадается, что внутри была гниль, а теперь спрятан секрет.
Прошка кивнул, не отрывая взгляда от моих рук «фокусника».
— А теперь — магия кинематики. Как открыть?
Я выждал паузу.
— Обычно двери распахиваются, так? На петлях. Как ставни в избе.
Я развел половинки наружу, имитируя обычные створки. Они торчали в стороны.
— Грубо. Занимают место, ломают силуэт. И смысла в наличии иконы, то есть пуговицы — нет.
Половинки вернулись на исходную. Я прижал их к бумаге с пуговицей.
— Мы поставили их на рельсы. Невидимые направляющие.
Началось движение. Я сдвигал их по плоскости. Траектория была сложной: одна половинка скользила влево и чуть вперед, огибая воображаемый корпус, другая — вправо и вглубь.
— Они плывут. Скользят. Как сани по первому льду. Никаких петель. Раз — и ушли в тень.
«Створки» разошлись, уплыли за горизонт восприятия, и перед нами открылась сияющая латунь пуговицы.
— Кулисы, — резюмировал я. — Сцена открыта. Дефекта нет.
Глаза Прошки сияли ярче той самой пуговицы. Он видел принцип. Победу мысли над упрямой материей.
— Ишь ты… — выдохнул он. — Значит, камень ездит?
— Ездит. По кривой линии.
Я протянул ему одну половинку.
— Держи. Попробуй сам. Прочувствуй. Только бумагу не порви.
Он принял кусок фрукта с осторожностью. Приложил к листу. Подвигал. Почувствовал скольжение по гладкой бумаге.
— А оно не вывалится? — в голосе прорезалась тревога практика.
— Не вывалится. Там пазы. Канавки, в которых сидит металл. Как колесо телеги в глубокой колее, только точнее раз в сто.
Прошка серьезно кивнул. Он больше не хотел есть это яблоко. Он хотел разобрать его и понять, как оно устроено.
Мальчик, едва касаясь кожуры кончиками пальцев, толкнул половинку яблока. Фрукт, обильно смазанный собственным соком, легко скользнул по бумаге, но тут же вильнул в сторону, потеряв вектор.
— Едет, — констатировал мальчишка без особого энтузиазма. — Только криво, как пьяный бродяга.
— Потому что нет направляющей, — отрезал я. — Свобода — враг точной механики.
Тяжелая металлическая линейка со стуком легла на лист.
— Вот наш рельс. Жесткое ограничение. Дисциплина.
Прижав влажный срез к металлической грани, я задал траекторию. Теперь яблоко двигалось строго линейно, ведомое линейкой. Влево-вправо. Никаких люфтов, никаких отклонений.
— Рельс держит путь. Камень не болтается, он зажат в тиски физики и скользит, пока не упрется в стопор.
Прошка кивнул. Абстрактная идея обрела плоть.
— А свет? — он ткнул грязным пальцем в темнеющее пятно сока. — Зачем там подсвечник?
Уголок моего рта дернулся вверх.
— Верно подметил. Без источника энергии чудес не бывает.
Камин поприветствовал меня жаром тлеющих углей. Длинная сосновая лучина нырнула в красную сердцевину, неохотно занялась дымком, а затем вспыхнула веселым рыжим язычком, наполнив кабинет запахом смолы. Вернувшись к столу, я передал эстафету огня фитилю в массивном бронзовом шандале. Пламя зашипело, выпрямилось. Лучина отправилась умирать в камин.
— Внимание.
Лист бумаги с мокрым пятном поднялся в воздух, заслоняя свечу.
— Представь, что это не бумага, пропитанная яблочным соком. Это наша икона. Тончайшая пластина перламутра.
Физика сделала свое дело. Там, где волокна пропитались влагой, свет прошел насквозь. Желтое, теплое сияние пробило материю, превратив грязное пятно в светящееся окно. Вокруг бумага оставалась глухой и
