Моя чужая новая жизнь - Anestezya
Возможно, я и могла бы выстрелить, защищая свою жизнь, но втихаря травить? Бабушка рассказывала, что даже вернувшиеся с войны мужчины не любили рассказывать, как там всё было. Потому что первый раз убивать, пусть даже и врага, наверное, нелегко никому. Дело даже не в жалости, я думаю, это что-то бесповоротно меняет в человеке, остаётся с ним до конца жизни.
«Так, как было, обратно уже не станет», — вертелось почему-то у меня в голове.
От тяжких мыслей как ни странно помогла отвлечься ударная тренировка. Кребс, раздав мотивирующих пиздюлей, гонял нас бесконечными манёврами по пустырю. Затем был мой «любимый» час позора — стрельба. Я опять ни разу не попала даже в ближний к центру мишени круг.
— Ничего, малыш, научишься, — добродушно потрепал меня по плечу Кох. — А если нет, будешь на подхвате. Я уже привык к твоей помощи.
Я криво улыбнулась — сил постоянно злиться на каждого немца просто не было. Тем более этот обычно вполне добродушно поддерживал недотёпу Карла.
— Смотри, что я нашёл, — из небольшой рощи за пустырём вывернул Бартель, протягивая руку.
Краем глаза я увидела какие-то ягоды. Кох сразу же цапнул пару штук.
— Дяденька, не ешь! — какой-то совсем мелкий пацанёнок метнулся к ним.
Интересно, а в чём дело? Они ядовитые?
— Дурак ты, Яшка, он же по-русски ни бельмеса не понимает, — окрикнул его мальчик постарше. Откуда они вообще взялись?
— Чего это они? — насторожился Кох.
Мелкий выразительно кивал на ягоды в руке немца и качал головой. Тут даже я догадалась, что в его лапище явно не земляника, но до немцев доходило туго.
— Да чего он прицепился? — проворчал Бартель, собираясь попробовать находку.
Пацанёнок додумался изобразить пантомимой, что им хана, если сожрут ягодки — схватился за шею, закатил глаза. Ну не знаю, если и сейчас до этих придурков не дойдёт, пусть жрут отраву.
— Что за чёрт, ягоды ядовитые? — дотумкал наш шеф-повар.
Они с Бартелем выбросили чудо-ягодки, и мальчишка довольно закивал.
— Ты получается нам жизнь спас? — Кох потрепал его по макушке. — Держи.
Никогда бы не подумала, что у него, как у маньяка-педофила, всегда в кармане конфетка, но похоже, толстячок сам любил сладкое.
Я чуть задержалась, подслушивая разговор пацанов.
— Эх, Яшка, ну зачем ты ему сказал? Пусть бы жрали волчьи ягоды, тебе-то что? Ну, сдохли бы, так и хорошо, — причитал старший.
— Меня мамка учила, что никому нельзя желать смерти, даже врагам, — пацан, к моему удивлению, выбросил конфету в траву.
— Что, не будешь есть конфетку фрица? — усмехнулся его дружок. — А чего так?
— Не надо мне ничего от них, — сплюнул малой. — Я его не за подачки спас.
— Ну, я и говорю, дурак ты, — упрямо бубнил его товарищ. — Да только что с тебя взять? У тебя ж батька попом был, а мамка всех жалела, а толку? Вон, забрали в лагерь, ты сиротой растёшь.
И тут я задумалась. Нет, конечно, такую христианскую покорность, как возлюбить врагов своих, мне не понять. Зло должно быть наказано, в это я свято верила. Я просто взглянула на то, что задумала, немного под другим углом. Вспомнила, что не зря проходила в институте курс ботаники. Волчья ягодка навела на мысль, что можно провернуть всё по-другому. Я никого не подставлю и даже не лишу жизни. Выведу из строя боевых солдатиков на энное количество дней и то хлеб. Взгляд зацепился за давно уже примеченное растение, которое особенно буйно росло в заброшенных палисадниках и за пустырем. Борщевик — безобидный на вид, похожий на укроп-переросток, а на самом деле та ещё дрянь. Я помнила, у нас на работе даже проходили по городу рейды с проверкой нет ли очагов цветения этой гадости. Его сок, попав на кожу, вызывал настоящие ожоги. Причём не сразу, а побывав под солнечными лучами. Какая-то сложная химическая реакция с ультрафиолетом. Даже если по неосторожности испачкать одежду, после попадания солнечных лучей почти стопроцентная гарантия, что будешь маяться от ожога. Хм, а ведь всё довольно просто — ночью выйду, вроде как, пописать и спокойненько обработаю форму немчиков. Как раз сегодня постираю, повешу сушить. До вечера я всё ещё колебалась, что выбрать: попортить им шкуру или действовать более радикально. Наверное, всё-таки не рискну я пачкать руки в чужой крови. В чём-то мелкий был прав — зло, оно ведь прилипчиво. В голове крутилось затёртая фраза из «Звёздных войн»: «Как только ты сделаешь первый шаг по тёмному пути, ты уже не сможешь с него свернуть».
— Эй, Карл, я там вижу, во-о-он на той полочке кто-то припрятал бутылку шнапса, — лениво окликнул меня Бартель. — Тащи его сюда, тебе тоже нальём.
Вот же чёрт, с этими учениями и стирками я забыла про отравленное бухлишко. Фрицам прямо не терпится сегодня отправиться к праотцам хоть так, хоть эдак. Какая-то карма. Но нет, не сегодня. Не готова я играть в творца. Кому суждено, того и так найдёт шальная пуля. Я позволила пальцам разжаться, и бутылка с грохотом полетела с полки.
— Да ты не только косоглазый, но и криворукий! — завопил Шнайдер. — Иди теперь и как хочешь достань нам русский шнапс.
Самогон, идиот, это называется самогон. Но с другой стороны что с него взять.
— Пойдем, я знаю у кого всегда можно достать выпить, — увязался за мной Фридхельм. Я покосилась, но не стала прогонять. Пусть идет, мне-то
