Моя чужая новая жизнь - Anestezya
* * *
Всё ещё под впечатлением от недавних событий, я едва не столкнулся в дверях своей избы с Карлом. Вроде бы он постоянно попадался на глаза, но сегодня что-то не нравился мне его вид. Мальчишка выглядел каким-то совсем уж вымотанным, бледным, как мел. Может, я всё же и переборщил, завалив его работой, ведь учений ускоренным курсом ему тоже никто не отменял.
— Всё в порядке? — я не удержался от этого простого вопроса.
Я давно уже не злился на него, просто хотел, чтобы он уяснил порядки в армии и научился жить, подчиняясь приказам своего командира. Ещё спасибо мне потом скажет, когда получит первую награду. Потенциал-то у него есть и неплохой. За все эти дни ни разу не огрызнулся, не пожаловался. Даже когда явно выбивался из сил, продолжал упорно отжиматься. Мордашка сосредоточенная — и так был неулыбчивый особо, а сейчас так вообще хмурился постоянно. Но главное толк есть. Единственное, что никак пока не удавалось освоить парню — это винтовка. Надо будет сказать Кребсу, чтобы удвоили время на стрельбах.
— Да, — коротко отозвался Карл. — Я принёс вашу форму.
— Научись попадать в мишень хотя бы через раз, — я не смог удержать лёгкую улыбку, глядя на его понурое лицо. — Быстрее примешь присягу, быстрее освободишься от обязанностей прачки.
— Как скажете, герр лейтенант, — пробормотал мальчишка.
Похоже, действительно переживал из-за перемены моего отношения. Не понимал, что доброта на войне — это вовремя удержать от промаха, а лучшая защита — научить быть сильным волевым солдатом.
Я чуть не протянул руку, чтобы потрепать его по отросшей макушке привычным жестом, как когда-то мог погладить Фридхельма, но вовремя пресёк порыв. Не стоило пока что выбиваться из образа сурового командира. Пусть Карл хорошенько усвоит урок.
— Можешь идти, — мне не понравилось, как он торопливо шмыгнул на крыльцо.
Неужто парень теперь до конца службы будет дичиться и сторониться меня, словно я зверь какой-нибудь? Почему-то нравилось, когда он первые дни восхищённо смотрел на меня. Я сразу вспоминал те чувства, какие бывали у зелёных юнцов к более старшему офицеру. Наверное, каждый новобранец проходил через это слепое обожание кумира — хотелось стать таким же сильным, хладнокровным, добиваться побед.
Я задержался на крыльце, обдумывая сложившуюся ситуацию. Что-то не нравилось мне настроение среди парней. Похоже, просочился слух, что я расстрелял пленных, и теперь немой вопрос читался в глазах многих: «А как же конвенция?» Придётся напомнить им приветственную речь майора для новобранцев перед первым боем майор:
– Солдаты, перед нами поставлена цель ликвидировать советских комиссаров. Уничтожить их значит сберечь германскую кровь на поле брани и в тылу. Вопросы есть?
– Как думаете, а у нас все получится? – отважился кто-то задать вопрос.
– Я не думаю и вам не советую. Приказ есть? Есть. А думать будем, когда его выполним. Зиг хайль!
Я раздражённо смял неподкуренную сигарету, пытаясь отогнать свежее воспоминание — стоящий на коленях молодой мужчина, его русый затылок и чуть дрогнувший «вальтер» в моих пальцах.
А тут ещё Фридхельм. Я с детства привык его защищать от отца, от мальчишек во дворе, но как я должен делать это здесь, на войне просто не представляю. Я не могу всем закрыть рты, ведь трусость и мягкотелость Фридхельма вижу не я один. Сегодня вот опять до меня донеслось:
— Винтер, сделай насечку на прикладе: «Никогда не выстрелит».
— Главное — успеть спрятаться, когда выстрелит иван, да?
Я попытался ещё раз поговорить с братом, что так больше не может продолжаться, что хватит уже прятать голову в песок и пора браться за ум. Получил в ответ презрительно-послушное: «Ну не всем же быть героями. Ты хочешь чтобы я сражался? Хорошо, в следующий раз включи в список добровольцев и меня».
Глупый, избалованный матерью мальчишка! Дело даже не в том, что он трус. Вон погибший парень Шмидт тоже боялся идти в бой, но он преодолевал свой страх, он был на всё готов ради своей страны. А Фридхельм ходил по опасной дорожке, высказывая своё отношение к войне, евреям и сомнения в нашей победе. Сердце неприятно царапнуло — я вспомнил его взгляд, которым он меня встретил после расстрела русских. Он ничего не сказал, но я видел, что он знал о том, что произошло. И этот молчаливый упрёк в родных глазах почему-то задевал сильнее открытого неповиновения. Как бы я ни отрицал бесполезность большинства его принципов, но почему-то в голове крутились, словно заевшая пластинка, когда-то сказанные слова: «Война не делает никого лучше…»
Невесёлые мысли отвлёк шум со стороны столовой. Я прислушался — топот сапог, крики. Надо пройти разобраться, что там происходит, но мне навстречу уже бежал Бартель с перекошенным лицом:
— Скорее, лейтенант, вы должны это сами увидеть!
Да что там могло случиться? Внезапная атака русских? Поймали кого-то из партизан? Возле избы-столовой царил хаос. Каспер сидел, согнувшись на ступеньках, и стонал от боли. Причём не он один — человек пять навскидку. Шнайдер, кривясь словно от удушья, пытался расстегнуть форменную куртку, санитары уже осматривали Вербински. Что, чёрт возьми, происходит? Неужели какое-то заразное заболевание? И тут я почувствовал это. Машинально расстегнул ворот мундира, стиснул зубы, не давая стону вырваться. Мои парни не должны видеть своего командира вопящим от боли. Что бы это ни было, надо сохранять трезвую голову и быстро брать ситуацию под контроль.
— Подготовьте машины для отправки пострадавших в госпиталь, — прошипел я ближайшему солдату, чувствуя, как жжение пожаром охватывало меня от груди, спускаясь ниже.
Мне только сейчас пришло в голову, что никакая это
