Бренная любовь - Элизабет Хэнд
– Ух! – Дэниел вытаращил глаза; Ларкин тем временем повторила манипуляции уже со своим бокалом. – Вот тебе и разница между английскими и американскими частными школами. Пока я глушил пиво, ты училась этому.
Ларкин подняла бокал.
– За Старый Свет!
Дэниел взял свой абсент, вдохнул резкий анисовый аромат и уловил незнакомый, горький – полыни.
– За Старый Свет, – кивнул он и поднес бокал к губам. – Ну, была не была!
– Была не была! – подхватила Ларкин, и оба выпили.
Глава 4. Холодный октябрь
Рэдборн Комсток, 1883
Однако Музы подобны тем женщинам, что тайком сбегают по ночам из дому и отдаются неизвестным матросам, а после продолжают как ни в чем ни бывало вести беседы о китайском фарфоре – фарфор, по утверждению одного японского искусствоведа, лучше всего умеют изготовлять в таких местах, где жизнь особенно тяжела, – или о Девятой симфонии – непорочность их обновляется, подобно луне, – за тем исключением, что Музы в подобных недостойных похождениях подчас создают самые крепкие союзы.
Уильям Батлер Йейтс
Ему было двадцать три. Долговязый и уже ссутулившийся от постоянного сидения за альбомом для эскизов, он поглядывал на все с оторопью и некоторой измученностью американца, впервые очутившегося в Европе. От отца, умершего минувшей весной, ему досталось небольшое наследство – дом в Элмире, штат Нью-Йорк, который удалось быстро продать молодому банкиру, задумавшему снабдить ветхую развалину канализацией и новейшими электрическими люстрами. Прибавив вырученные от продажи дома деньги к заработанным в Гаррисоновской лечебнице для душевнобольных, он сумел снять на лето двухкомнатные апартаменты в манхэттенском доходном доме на Малбери-стрит и брать уроки живописи у напыщенного, но талантливого Вильгельма ван дер Вена в его студии близ Центрального парка, а еще – проведя все детство в библиотеке Элмиры над нечеткими репродукциями гравюр в захватанных номерах «Панча», – оплатить билет на корабль до Бристоля, а оттуда на поезд, что привез его в город, навеки поселившийся в его снах и грезах подобно паукообразному жителю его рисунков.
Лондон.
Город этот представлялся ему куда опаснее Нью-Йорка. Уже через два дня после приезда он встретил в газете «Ивнинг ньюс» такой заголовок:
ЕЩЕ 2000 АНАРХИСТОВ ЯКОБЫ СКРЫВАЮТСЯ В ЛОНДОНЕ
Несть числа опасностям, подстерегающим невинных жителей Великой Столицы
Комнатка, которую Рэдборн снял в пансионе «Серая сова» на Минт-стрит, как нельзя лучше подходила для проживания какого-нибудь анархиста – согласного, впрочем, терпеть грязь, шум и вонь тонких черных сигарок, что покуривала домовладелица миссис Бил. Эта вдова с рыжевато-каштановыми волосами и пристрастием к пуншу с джином была сторонницей движения Новой жизни и как-то раз даже сунула ему буклет со статьей Дж. Б. Шоу «Безнадежность анархизма». Обнаружив, однако, что вдова за завтраком бросает на него весьма недвусмысленные взгляды, Рэдборн поспешил отказался от посещения очередного слета Фабианского общества.
– Ах, какая жалость! – Миссис Бил предложила ему еще чаю, от которого Рэдборн тоже отказался (вчера он видел, как она сушит спитой чай – дабы утром вновь положить его в чайник). – Будем обсуждать различные аспекты спиритизма. А вы куда нынче собираетесь?..
– Думал посетить ботанические сады Кью. – Он провел рукой по волосам, которые слишком отросли и имели неопрятный вид; поймав восхищенный взгляд миссис Бил, он тут же уронил руку на стол. – Хочу зарисовать некоторые редкие растения.
– Право, до чего ж это славно – быть художником! «Счастлив, как златой подсолнух!» Но вы-то, конечно, подсолнух рисуете, – добавила она, – и никак не можете им быть. Боюсь, любовь ваша отнюдь не растительного рода.[22]
Рэдборн недоуменно воззрился на нее. Миссис Бил поднесла палец к щеке, принимая пугающе кокетливую позу, затем встала и порывисто схватила со стола тарелку с остатками завтрака. Уходя в кухню, она запела чистым девичьим голоском:
– «Коль привержен он растительной любви, хоть по мне он тогда глупец, экой редкой непорочности юнцом должен быть этот самый непорочный юнец!»
– «Пейшенс», – со вздохом произнес Рэдборн и угрюмо улыбнулся.
С того дня, как он сюда приехал, миссис Бил успела раз двадцать порекомендовать ему эту оперетту Гилберта и Салливана, недавно поставленную в «Савое».
– Электрический свет, – уверяла она Рэдборна, – все меняет! Вы не представляете, какое это чудо – смотреть на артистов, залитых светом тысячи огней! Подлинное волшебство, мистер Комсток! Волшебство!
В «Савое» у нее работала приятельница, молодая хористка, которая почти наверняка смогла бы договориться, чтобы Рэдборна вечерком бесплатно пустили в ложу к миссис Бил. А потом можно устроить поздний ужин в «Рауле» – поесть устриц и выпить пунша с виски. Тут Рэдборн поинтересовался, пойдет ли с ними молодая приятельница миссис Бил, и стало ясно, что он задал неверный вопрос. Больше в театр его не приглашали, хотя из хозяйкиной глотки то и дело начинали литься избранные опереточные арии.
Сперва Рэдборн смутился, а затем втайне порадовался, что хозяйка приняла его за одного из высмеиваемых в «Пейшенс» эстетов. Растрепанные длинные волосы объяснялись бедностью, а не модой; безыскусный американский гардероб, альбом для эскизов – все это убедило миссис Бил, что перед ней подлинный художник, а не «бездарность с Чансери-лейн», о нет!
Надо сказать, Рэдборн был хорош собой – на улицах ему нередко подмигивали женщины. От матери-ирландки он унаследовал несколько демонический облик: густые черные волосы спадали на высокий лоб, под черными бровями мерцали темно-карие глаза, точеный подбородок выдавался вперед, а на высоких скулах всегда рдел румянец (от необходимости всюду ходить пешком в проклятую стужу). В Лондоне голос Рэдборна огрубел, видно, от загрязняющих воздух копоти и пыли, что летела из-под колес экипажей. Дышалось здесь тяжело: казалось, он горстями глотает песок. Иной раз на зубах в прямом смысле слова что-то скрипело.
Впрочем, куда больше беспокойства ему доставляло иное обстоятельство: уже дважды он замечал, что за ним следят. По дороге к мосту Блэкфрайарс он оба раза ненароком ловил краем глаза высокую темную фигуру, стремительно двигавшуюся за его спиной. Поначалу он не придал этому значения, но тревога его все нарастала, и в конце концов он резко обернулся, стиснув кулаки и открыв рот, чтобы закричать.
Однако темная фигура исчезла, растворилась среди груд строительных обломков от снесенного доходного дома. Рэдборн успел различить лишь тонкий, почти изможденный силуэт и белое лицо с продолговатыми, чуть раскосыми
