Бренная любовь - Элизабет Хэнд
Дэниел заморгал, привыкая к полумраку. Кухню за стеклом заливал яркий свет, как в операционной, столики были из нержавеющей стали. Будто на скотобойне оказался, подумал Дэниел. Но пахло замечательно – жареным чесноком, свежим хлебом, анисовкой. И посетители были явно состоятельные: стройные дамы и господа в черном, помахивающие мобильниками и сигаретами.
Сели за стол. Тут же явился официант с меню.
– Мне, пожалуйста, телячью зобную железу, – не глядя в меню, сказала Ларкин. – И вино… Как насчет вина, Дэниел?
– Еще нет и одиннадцати…
У него чуть не вырвалось: «К тому же тебе нельзя спиртное». Вместо этого он быстро окинул взглядом столики и отметил, что почти на каждом стоят бокалы и винные бутылки. Да уж, Англия такая Англия, подумал Дэниел.
Пару мгновений он взвешивал «за» и «против». Он же ответственный человек, правильно будет отказаться – ради ее здоровья. Да и когда он в последний раз пил за обедом? Лет двадцать тому назад, когда тусовался с Ником…
Плохая идея, решил он, когда официант подал ему винную карту. А все ж иногда можно себе позволить, тем более, в Лондиниуме…
Он заказал бутылку кларета и чесночный стейк. Когда принесли вино, они с Ларкин выпили, и та с довольным видом откинулась на спинку стула.
– Не подскажете ли название сего храма чревоугодия?
– Кафе «Шуэт». Весьма злачное местечко, – ответила Ларкин. – Поэтому я решила, что вам здесь понравится.
– И правда, – польщенно ответил Дэниел. – Здесь подают абсент? Никогда не пробовал.
– После обеда. А вот и обед!
Ларкин взглянула на тарелку с телячьей зобной железой, от которой шел пар, затем выжидательно посмотрела на Дэниела. Тот занес над стейком вилку с ножом. Она следила за ним с видом голодной кошки, которую вот-вот должны покормить. Он улыбнулся, подчеркнуто изящным движением разрезал стейк и положил кусочек в рот.
– М-м-м-м, вкусно!
Только тогда она принялась за еду.
– Что ж, расскажи, – сказал Дэниел, – откуда у тебя ключ?
– От Пейним-хауса? Мне его подарили.
– Смотрю, тебе много всего дарят.
– В самом деле! – Она сделала глоток вина. – Меня завораживает искусство. Творчество. Я хочу понять, как оно устроено, хочу стать…
– Частью процесса? – Дэниел помотал головой. – Не выйдет. Произведение искусства получается таким, каким его задумал автор. Точка. Мы никак не можем повлиять на процесс.
– Как-то все же влияем. Скажем, одну и ту же картину Люсьена Фрейда с обнаженной натурой мы увидим по-разному, потому что я женщина, а ты мужчина. И мы оба увидим ее совсем иначе, если узнаем, что натурщица была возлюбленной художника. Его музой. Взять картины Россетти, которому позировали Лиззи Сиддал и Джейн Моррис…
– Но это еще не сделает нас частью творческого процесса, – возразил Дэниел. – Мы просто словили опосредованный кайф от осознания, что художник спал со своими натурщицами.
– А я уверена, что муза привносит в работу художника нечто большее. Нечто потустороннее.
Дэниел фыркнул.
– Смешно. Вспомните Пикассо: он спал с тысячами женщин – они все были потусторонние?
– Пикассо был единственный в своем роде. Уникум. Такому не нужно черпать силы в ком-то еще.
– Интересная теория: муза как альтернативный источник энергии. – Дэниел вновь опустил глаза на тарелку. – А вообще Ник прав: прерафаэлиты, даже самые видные, были в лучшем случае второсортными художниками.
– Меня сейчас не волнует, какой вклад они внесли в искусство. Меня интересует, откуда они черпали силу. Вот чего я никак не могу понять.
Дэниел положил руку на ее запястье.
– Ларкин, я тебе помогу. Понимать тут абсолютно нечего. Это просто работа – как мое писательство, как любой труд вообще. Нет тут никаких загадок.
– Для меня есть.
Он помотал головой.
– Извини, Ларкин, меня этим не возьмешь. Все измышления про Белую богиню[20]…– Он осекся.
– Что?
– Ничего. Я вдруг вспомнил, как вчера вечером наугад достал с полки книжку и прочел его стихотворение. Роберта Грейвса.
– Какое?
– Не припомню. Что-то про раздувание углей.
– Гаданием на книгах балуешься?
– Слушай, я же критик, это моя работа. Но раз ты заговорила о музах, вот что я скажу: «Белая богиня» – не научный трактат, а обыкновенный вымысел, наполовину самого Грейвса, наполовину тех психов, что сочиняли подобное до него. Как ученый он совершенно дискредитирован.
– Допустим. Но разве вымысел – это обязательно неправда?
Уноси ноги, подумал Дэниел, однако с места не сдвинулся. Ларкин убрала тарелку в сторону; ее лицо приняло задумчивое выражение.
– Ты знаком с творчеством Рэдборна Комстока?
– А то! Когда я учился в университете, у всех девушек, с которыми я спал, над кроватью висели постеры с его иллюстрациями. А, еще Максфилд Пэрриш – эти его девицы на качелях.
– Комсток тоже писал Тристана. Первые свои заказы он получил здесь, в Лондоне.
Официант унес тарелки и пустую бутылку из-под вина. Дэниел думал заказать вторую, но не успел: Ларкин подозвала другого официанта.
– Хью, – сказала она, – нальешь нам l’absinthe?
– Конечно.
Ларкин улыбнулась Дэниелу.
– Американцы! Сама невинность. Надо же, никогда не пробовали абсента!
– Я думал, он запрещен. Или ядовит.
– У вас, американцев, за что ни хватишься – все или запрещенное, или ядовитое.
– А с чего тогда всем этим ребятам – Верлену и прочим – крыши посносило?
– Во Франции был неурожай винограда, и все, кто привык пить вино, перешли на абсент. Только алкоголя в нем вместо пятнадцати процентов все семьдесят пять, а пили его из тех же бокалов. Кстати, Дэниел, здесь вы можете попробовать коктейль, какой подавали в кафе «Дохлая крыса». «Момизетта», что в переводе означает «мамочка»: абсент и оршад со льдом.
– Оршад?
– Миндаль и флердоранж. В вашей редакции такое не пьют?
– Лучше бы пили. – Он подался к ней. – Итак: ты замужем? Или…
Ларкин опустила глаза на пустой бокал и промолчала.
– Была, – наконец ответила она. – Думаю, можно назвать это замужеством. Давняя история.
– Что случилось?
Она в замешательстве взглянула на него.
– Не помню. Я вообще мало что помню. Это важно?
Дэниел помотал головой.
– Ничуть, – тихо произнес он.
Подошел официант с подносом: два высоких бокала со льдом, серебряная сахарница, щипчики и серебряная ложка с отверстиями на дне. В последнюю очередь он выставил на стол кувшинчик с ядовито-зеленой жидкостью – казалось, это что-то радиоактивное.
– La fée verte,[21] – эффектно произнес он. – Вам смешать?
Ларкин улыбнулась.
– Спасибо, я сама.
Один бокал она поставила перед Дэниелом, поместила на него ложку и выложила сверху пирамидку из сахарных кубиков. Дэниел завороженно наблюдал.
– Потрясающе! Может, ты и ложки гнуть умеешь?
– Теперь смотри…
