Сергей Щепетов - На краю империи: Камчатский излом
Осеннее-зимние путешествия по камчадальским острожкам, подсудным Верхнекамчатскому острогу, нагнали на Митьку тоску. В это время ительмены обычно устраивали праздники – ездили друг к другу в гости, развлекались песнями, плясками и обжорством. В этом году все было тихо и мрачно. Сколь ни мало задумывались эти люди о будущем, было совершенно ясно, что запасов сушеной рыбы не хватит и до середины зимы. Собак почти перестали кормить, многих забили ради шкур и мяса. Недели через две после установления санного пути Митька наблюдал возвращение мужчин, отвозивших в Верхнекамчатский острог ежегодную дань – аманатскую юколу. Она предназначалась для кормления заложников-аманатов, содержащихся в «казенке» острога, но использовалась, конечно, по усмотрению местного начальника. Почти все возницы вернулись пешком – собаки пали в дороге. Ситуацию усугубляли слухи о том, что с началом зимы русские заберут все у всех – им понадобятся упряжки вместе с каюрами. Таким образом, наличие собак как бы гарантировало мужчинам долгую разлуку с домом, чего они ужасно не любили…
Применять обычное насилие к камчадалам Митька не стал. Он объезжал поселки и объяснял людям, что отправить упряжку на работу – это шанс ее сохранить, если дадут корм. Кроме того, командир экспедиции обещал работу возниц зачесть в счет ясака. В это мало кто верил, и меньше всего – сам Митька, поскольку обещало одно «ведомство», а выполнять обещанное должно другое. Тем ни менее он вернулся в Верхнекамчатск с девятнадцатью упряжками.
Здесь его ждало новое поручение, от которого Митька решил не отказываться. Караванам, идущим от Большерецка, требовался вож – проводник, знающий местность, удобные пути прохода и проезда. Такая работа Митьку устраивала, тем более, что ему удалось договориться вести караваны не от самого Большерецка, а встречать их на полпути к волоку. В этом районе располагался камчадальский острожек, с хозяевами которого у Митьки были неплохие отношения – во всяком случае, резать во сне или жечь в юрте его было не за что.
В начале января из Большерецка двинулся караван из шестидесяти восьми упряжек. Нарты были предельно загружены, а собак не хватало – некоторые сани тянули только трое животных вместо четырех. Это был первый проход, и впереди каравана шли шесть передовщиков, которые снегоступами приминали снег. Скорость движения была соответствующей…
Митька провел их по верховьям Быстрой, через волок к реке Камчатке и дальше по льду или берегу до Верхнекамчатского острога. Собак в пути стало меньше – они работали с перегрузкой на скудном корме или вовсе без него. Кормить животных должны были хозяева из средств, полученных за транспортировку грузов. Но оплата была отложена на потом, да и не было в Большерецке продуктов на продажу. В счет оплаты камчадалам выдали некоторое количество китового жира – недалеко от острога в конце осени на берег выбросило кита, на которого экспедиция «наложила руку». Этого жира, в сочетании с ивовой корой, хватало на то, чтобы люди не умирали с голоду. О собаках речь не шла. Тем не менее ни одной серьезной аварии не случилось. Возможно, потому, что Митька, не желая рисковать в опасных местах, безжалостно закладывал многокилометровые обходы.
По прибытии каравана Верхнекамчатск сразу же захлебнулся избыточным населением. В этой ситуации Митька счел за благо поскорее двинуться обратно. Отдыхать он решил в острожке у ительменов – там нет бани, зато меньше народа, а женщины красивы и сговорчивы. Однако отдыха не получилось – навстречу по Быстрой уже поднимался следующий караван. На сей раз упряжек было меньше – двадцать два штуки. Торить след по целине было уже не нужно, но двигался этот караван не быстрее первого – многие каюры тянули сани вместе с собаками. В конце пути – на подходе к Верхнекамчатску – так делали уже почти все…
В этот раз задержаться в остроге Митька не смог бы, даже если бы захотел, поскольку получил приказ немедленно возвращаться и встречать новый караван. С ним идет сам Беринг!
За свою не очень короткую жизнь Митька не видел, чтобы по Камчатке путешествовали с такой роскошью. Капитана везли не на нарте, а в специально построенной кибитке, закрытой шкурами. В упряжке было целых шесть собак, которые, однако, не всегда справлялись, и приходилось впрягаться людям. На свежий воздух начальник вылезал крайне редко, так что Митька подозревал: тот внутри не только ест, но и справляет нужду. Вокруг этого транспортного средства постоянно суетилось не менее восьми-девяти человек. Погода стояла хорошая, однако на ночевках обслуга устраивала для начальника целый дом: выкапывала в снегу яму, устилала ее коврами, перекрывала шкурами – в общем, и смех и грех. В этой связи Митька поинтересовался, сколько же у капитана багажа? Денщик с гордостью ответил, что в караване половина упряжек загружена личным имуществом Беринга, но это потому, что основной его груз уже отправлен – тридцать нарт в предыдущих караванах.
Митька вспомнил, как надрывались изможденные камчадалы, как скулили, издыхая, загнанные собаки. Вспомнил и… И продолжил заниматься своим делом.
После Беринга Митька провел через верховья еще четыре каравана, по нескольку десятков нарт в каждом. Это был словно путь в бездну – обратно почти никто не возвращался, только время от времени проезжали курьеры. От одного из них Митька узнал, что в Большерецке собирается еще один караван, очевидно последний. С ним пойдет лейтенант Чириков – третий командир в экспедиции после Беринга и Шпанберга.
* * *Караван растянулся на добрых два километра. После того как спустились на лед реки Камчатки, дорога стала почти ровной, а колея – накатанной, но упряжки продвигались вперед со скоростью пешехода. Лейтенант оказался чистокровным русским – единственным в высшем командовании экспедиции. Тем не менее никаких теплых чувств к нему Митька не испытывал. Именно этот лейтенант всю зиму неумолимо отправлял и отправлял грузы из Большерецка. Он имел непосредственное отношение к безбожно перегруженным нартам, голодным, издыхающим собакам, замордованным до последней степени ительменам. Зачем он это делал? Чтобы выслужиться? Чтобы разбогатеть? Масштаб сотворенного зла, казавшегося бессмысленным, просто бесил малограмотного камчатского служилого.
Как и положено вожу, Митька ехал впереди. Казенного груза он взял самую малость, наболтав с три короба всякой чуши, когда его санки попытались загрузить по-настоящему. За ним следовала упряжка с офицером, которой управлял камчадальский каюр, и санки с офицерским добром. Сколько добра бывает у их благородий, Митька уже представлял, а потому подумал, что этот свое либо оставил в Большерецке, либо отправил вперед. Чириков оказался довольно молодым – моложе Митьки – высоким худым парнем. Про него рассказали, что в путь он отправился гладковыбритым, в полной офицерской форме. Однако в первые же дни бриться он перестал, камзол сменил на кухлянку, а шляпу – на обычный треух. К Митьке не цеплялся, а тот с разговорами и не лез – изображал из себя угрюмого молчальника. Делал он это не из робости, а из опасения, что сболтнет лишнего и будет иметь кучу неприятностей. А сболтнуть кое-что хотелось – ох как сильно хотелось! Митька терпел и молча общался со своим двойником, придумывая за него ответы и реплики. Удивительно, но при этом он часто узнавал нечто, чего не знал раньше.
– Вот ты, Дмитрий, шибко ученый – не мне чета. Объясни мне, темному… Ну, захотелось государыне узнать, что там за морем, так поспрошала б бывалых людей! Иль послала б грамотеев по городам сибирским. Они б бумаги старые почитали – в них, небось, все прописано. На хрена ж было такую бучу затевать, над тварями Божьими измываться?!
– Ты меня спрашиваешь, – печально отвечал Дмитрий, – а я надеялся, что ты мне ответишь. Зачем надо было затевать эту экспедицию, я не знаю! Царю Петру клюнул в задницу жареный петух – и все! Может, перед иностранцами прогнуться хотел. Может, поверил байке про остров, засыпанный серебром и золотом. Понадеялся таким образом поправить дела в стране, которую разорил…
От таких разговоров Митька злился еще больше. А тут еще офицер – его благородие – подливал масла в огонь. На каждой остановке бегал туда-сюда, приказывал перекладывать груз с одних нарт на другие, кричал на служилых, а возчиков-камчадалов чуть ли не по именам называл, как будто им от этого легче.
Очередную остановку сделали там, где санный след круто поворачивал вправо и выходил на берег.
Лейтенант прошелся вдоль каравана, вернулся, сел на свою нарту и обхватил руками голову, словно она у него болела. В этот момент Митьке случилось проходить мимо.
– Служилый! – окликнул его офицер. – Как тебя… Митрий, кажется?
– Он и есть, ваше благородие!
– Поди сюда, Митрий, разговор имею.
– Слушаю, ваш-бродь.
– Мне говорили, что до Верхнего острога десять дней хода, от силы двенадцать, а мы пятнадцатый день идем, а конца не видно. Ты заплутал, что ли?
