Сергей Волков - Ледяная симфония

Сергей Волков

Ледяная симфония

– «Тибальди считает…», «Тибальди не может…» – проворчал пилот и с силой задвинул дверцу коптера.

В кабине сразу запотели стекла. Снаружи было минус шестьдесят один градус по Цельсию, и на открытом воздухе влага мгновенно вымораживалась, а в закрытых помещениях конденсировалась, превращаясь в пушистый иней.

Пилота звали Франсуа, это был толстый и угрюмый уроженец юго-запада Франции. Продолжая на чем свет стоит поносить Тибальди, он быстро двигал руками, заученными движениями запуская бортовые системы коптера. В кабине вспыхнул свет, вздохнули и жарко задышали калориферы, зажужжали скрытые за панелями вентиляторы системы обогрева, несколько раз успокаивающе пискнул бортовой компьютер.

– Все итальянцы – лодыри и пьяницы, – громогласно завершил тем временем свой монолог пилот и устало откинулся на спинку кресла.

В своем интерактивном шлеме с массивным зеркальным визором он напоминал гигантскую стрекозу, обожравшуюся комаров. На визоре явственно просматривались отпечатки пальцев – то ли томатный соус, то ли джем. Не знаю, вкусны ли комары с джемом, но руки после еды неплохо бы мыть даже толстым стрекозам.

В кабине пахло пластмассой, потом и почему-то лимонным соком. Впрочем, вскоре я понял, почему – над моей головой был закреплен дезодоратор с кассетой лимонного запаха. С детства ненавижу лимоны – в них есть что-то медицинское, больничное.

– Запускаем, – не то спросил, не то сам себе разрешил пилот и повернул ключ. Взвыла турбина, коптер вздрогнул, словно живой, и я услышал, как над нами зашевелились, сдвинулись с места и, наращивая обороты, пошли рубить мертвый воздух семиметровые металлопластиковые лопасти соосных главных винтов.

Коптер подпрыгнул. Занесенные снегом оранжевые модули станции и береговые торосы провалились вниз. Сразу стало темно, слепящая мгла прилипла к стеклам. Пилот шумно сопел в микрофон, потом созрел и выдал финальную фразу ненависти к Главному диспетчеру:

– Тибальди решил, что он Господь Бог, а от самого чесноком воняет.

То, что, в отличие от лимонного дезодоратора, он кабины явно не озонировал, пилота, видимо, не волновало. Я продолжал молчать. Куда больше Тибальди меня занимало предстоящее задание, а точнее, то, когда я с него вернусь.

Собственно, я и не доложен был сегодня лететь на станцию номер Двенадцать. И вообще никуда я лететь был не должен, потому как дежурным инспектором значился Бентал Сингх, а у меня накопилось целая куча отгулов, и шеф лично дал «добро» на отдых – в здешних краях люди, если им не давать передышек и пауз, бывает, сходят с ума.

Но в самый последний момент здоровяк Бентал слег с плевритом, и когда я уже собрал сумку и готовился к посадке на рейсовый снегопоезд, чтобы спустя девять часов оказаться на Центральной и как следует оттянуться с Вики – у нее в комнате забавный интерьер, а экстерьер хозяйки еще забавнее, – пришло распоряжение срочно вылететь на Двенадцатую. Как сообщил мне шеф, работающая там третий месяц научная группа пропустила три обязательных сеанса связи и не отвечала на запросы.

– Еохан, – непреклонным голосом пророкотал шеф со своим варварским акцентом, – я все понимаю – отгулы, Центральная, бар, крошка Вики, четвертый номер… Но послать больше некого, а там, на Двенадцатой, что-то не так.

– Со вчерашнего вечера Хольмский пугает весь материк какой-то дикой магнитной бурей, – глядя в сторону, сказал я, уже понимая, что лететь все равно придется.

– Они замолчали три дня назад. Тогда еще не только Хольмский, а и сам Господь Бог, наверное, ничего не знал об этой буре. В общем, бери коптер и дуй. Раньше сядешь – раньше выйдешь, – и шеф отключился.

Про «раньше сядешь» – одна из его любимых присказок. Поговаривают, что она осталась с тех времен, когда он работал в службе безопасности одной транснациональной корпорации, той самой, что едва не развязала мировую войну в двадцатом году. Впрочем, вот о чем я меньше всего хочу знать, так это о скелетах в шкафу у нашего шефа. В конце концов, до Двенадцатой шесть часов лету, погода нормальная, а у научников наверняка просто сломалось оборудование связи.

Слетаю, проверю – и завтра уже буду на Центральной. Интересно, откуда шеф узнал про то, что у Вики четвертый номер?

Коптер идет на девятистах метрах. Внизу – словно Творец застелил все огромной простыней. В темноте снег едва заметно светится. Эта мягкая флуоресценция пугает – сразу вспоминаются жуткие в своей безысходности легенды северных народов про инистых великанов, горных троллей и прочая дьявольщина.

Про здешние места легенд не сложено по причине полного отсутствия слагателей. «Здесь птицы не поют, деревья не растут и только мы к плечу плечо…» – строчка из еще более жуткой, чем фольклор скандинавов, песни, которую любит шеф. Шеф русский, песня русская – это объясняет многое, если не все.

Заснеженная равнина уходит к далекому горизонту, но темнота и поземка скрадывают расстояние. Ветер внизу пока весьма умеренный, девять метров в секунду. Влажность, давление, температура – все в норме для этого времени года.

Все в норме, кроме того, что произошло на Двенадцатой.

История появления этой станции такова: лет пятнадцать назад во время глубокого сканинга ледника экспедиция Герхарда – Дубинина обнаружила в толще ледникового массива несколько глубоких трещин сверхвысокой глубины. Судя по показаниям приборов, они пронизывали четырехкилометровый слой льда практически до скального основания, что позволяло изучить геологическое строение материка без затратного бурения, а кроме того, в нижних частях трещин было зафиксировано существенное увеличение влажности воздуха, и Дубинин высказал предположение о существовании подледниковых полостей с собственным мироклиматом, и, возможно, уникальным, реликтовым биоценозом. Воздух из этих полостей и проникал в трещины через систему ледяных гротов, повышая влажность.

Исследование трещин, названных «разломами Герхарда – Дубинина», включили в план, и через год у устья самого большого из четырех разломов была основана научно-исследовательская станция, получившая, по иронии судьбы, тринадцатый порядковый номер, но входившие в руководство Комитета по изучению материка аргентинцы и чилийцы, люди традиционно суеверные, настояли на изменении номера, и станция из тринадцатой стала двенадцатой.

Работы шли ни шатко ни валко – для начала все четыре разлома были перекрыты герметичными конструкциями, затем началось обустройство спусков. Из-за недостатка финансирования Двенадцатую несколько раз консервировали, работы то останавливались, то возобновлялись, пока наконец в сорок шестом в разломе номер два группа профессора Никамуры не достигла грунта и не было официально объявлено, что никаких подледниковых пещер не обнаружено, а влажность воздуха повышена из-за таяния льда в приземном слое.