Медведев. Книга 2. Перемены - Гоблин MeXXanik

— О чем задумались, князь? — подметив мое состояние, уточнил воевода.

— О том, а что… быть может надо… создать комитет? — протянул я и обернулся к сидевшему за рулем собеседнику.

Морозов немного помолчал, продолжая вести машину плавно. Но я заметил, как у него чуть дрогнула бровь. Он повернулся и посмотрел на меня, словно ожидая продолжения разговора.

— Комитет по старшему народу, — произнес я. — Который будут курировать проверенные люди из жандармерии и Синода.

Воевода несколько секунд помолчал. Задумчиво потер ладонью подбородок, а затем ответил:

— Идея… интересная, — произнёс он. — Хотя, признаюсь, не совсем понимаю, зачем?

В этот момент машина выехала из леса, и впереди показалась широкая полоса шоссе. Асфальт тут был гладким, с редкими серыми латками. Слева красовался указатель с полустёртой надписью «Северск: 18 километров».

— Остановите где-то здесь… — попросил я, ощущая, что мне стало нечем дышать.

Воевода почти сразу же сбросил скорость. Машина остановилась у обочины. Я распахнул дверь и вышел из салона. В лицо ударил прохладный свежий воздух, пахнущий листвой, сырой землёй и дымом далёкого костра. Я на секунду зажмурился, вдыхая полной грудью.

Морозов неспешно обошёл машину. Остановился напротив, чуть расставив ноги, сложив руки за спиной, привычно, по-военному. В его взгляде не было ни укора, ни нетерпения. Только спокойное ожидание.

Я опустил взгляд на гравий под ногами. Пальцы нервно сжимались.

— Знаю, что я тут… регент, не князь, — произнёс я негромко, словно говорил это больше себе, чем вслух.

— Так думаете только вы, — отозвался Морозов без малейшей паузы.

Говорил спокойно, почти буднично. Но в его голосе было что-то заставившее меня поднять на него взгляд. Он криво усмехнулся как человек, который многое видел и устал спорить.

— Но если вы желаете оставаться регентом, то…

Продолжение повисло в воздухе. Он замолчал, будто решал, стоит ли договаривать. А потом только чуть повёл плечом. Небрежно, почти равнодушно. Но я понял, что за этим жестом скрывается нечто большее.

Я кивнул, сам не зная — ему или себе.

— То, рано или поздно, найдут кого-то достойнее, — закончил я за него.

— Старше, родовитее, опытнее. С правильной родословной. Или хотя бы с нужными друзьями в Совете, — уточнил Морозов.— Или того, кто будет удобнее. Для них. Не для княжества.

Он чуть подошёл ближе. Подошва его ботинка примяла траву. Мы стояли почти рядом. Ветер лениво трепал мои волосы, теребил полу его куртки. Солнце уже повернулось к горизонту, и тени на земле стали длиннее.

— У вас есть шанс, — тихо сказал он. — Сделать то, что не смогут те, кого выберут на ваше место. Вы уже не гость. И не временный. Вы здесь. А это значит, что на вас уже сейчас полагается земля. Дома, в которых живут люди. Дороги, по которым ходят в лавку и на обряд. Даже вот эта пыльная обочина — и она запомнит, кто на ней стоял.

Я ничего не ответил. Просто позволил сказанному воеводой оседать внутри.

— Никто не требует от вас быть героем, — добавил Морозов, уже чуть мягче. — Но если уж пришли, не отступайте. Северск это уважает.

Я ещё немного постоял, а потом тихо сказал:

— Значит, всё-таки князь?

— А вы сами как думаете?

И в этом вопросе не было подвоха. Только право самому решить, кем ты хочешь быть.

Я понимал: Морозов не пытался на меня давить. Он не старался прогнуть под себя, не лез в душу, не навязывал свое видение жизни.

Я медленно прошёлся вдоль обочины, ногой толкнул камешек. Он весело заскользил по пыли и пропал в траве. На Морозова я не смотрел, говорил будто в воздух, сам не зная — для кого.

— Всё это странно, — сказал я негромко. — От меня никогда ничего не зависело. Я был вечным разочарованием собственного отца. Он не слышал меня, даже когда я кричал.

Слова звучали буднично, без надрыва. Как если бы кто-то рассказывал, какой сегодня был завтрак, или сколько стоит билет на поезд.

— Он… — я чуть помолчал, пытаясь понять как прозвучит сказанное. А потом решил, что надо говорить, не подбирая слов, — Отец всегда ждал от меня чего-то. Но при этом постоянно давал понять, что ничего у меня не получится. Что никто не надеется на то, что его отпрыск сможет хоть немного дотянуться до достижений старшего Медведева.

Я вздохнул, вспомнив его разочарованный взгляд поверх очков, тот самый кивок, которым он встречал мои попытки сделать что-то не по инструкции. Не по его.

— В какой-то момент это перестало меня тревожить, — продолжил я. — Я понимал: что бы я ни сделал — никогда не буду достаточно хорош. Ни в его глазах, ни в его системе ценностей. Меня это даже… не особенно волновало. Вроде…

Я пожал плечами, и в этом жесте было усталое принятие.

— Хлеб на столе появлялся каждый день. Солнце вставало на востоке. Каждое утро мне подавали выстиранную рубашку с перламутровыми пуговицами. Всё было на месте. Только меня в этом всем как будто не было.

Я на секунду замолчал. Потом чуть тише добавил:

— В какой-то момент я просто перестал с ним говорить. Прекратил его слушать. И даже слышать. Мы стали чужими людьми.

Пауза была долгой. Я не ждал ответа. И всё же, когда он прозвучал, я почти вздрогнул.

— Это печально, Николай Арсентьевич, — тихо сказал Морозов.

Голос его был сдержанным, но в нём проскользнуло что-то очень личное.

Может быть, это была боль. Или старая, припрятанная память. Он не стал рассказывать свою историю. Не пытался навязывать урок. Только сказал, и этим признал, что понял. Не осудил, не пожалел, а просто… понял.

И мне вдруг сделалось легче. Не от слов, а от того, что кто-то, наконец, услышал.

— Я не был готов… ко всему этому, — сказал я, не глядя на Морозова, и машинально махнул рукой, обводя пространство вокруг. Лес за спиной шумел в такт мыслям, особняк оставался где-то за деревьями тяжёлой тенью, а небо над головой словно слушало. — Не только к лешим и ведьмам, которые здесь водятся, и с которыми нужно… искать компромисс. А ко всему. И к вам тоже.

Воевода вскинул бровь, чуть подался вперёд:

— А со мной-то что не так? — в голосе была откровенная растерянность.

Я