Федор Годунов. Стылый ветер - Иван Алексин
— А то, — мысленно усмехнулся я. Вон как бедолагу проняло. Даже меня сразу в боярский чин возвёл. — А что, есть сомнения?
— Дык помладше Грязной будет. И он из простых дворян будет, а не думных.
— А ты откуда знаешь?
— Ходил вместе с ним ещё при государе Фёдоре Ивановиче на татарву под Дедилов.
— Так-то, по-видимому, другой Грязной был, — влез в наш разговор проезжающий мимо Подопригора. — А наш из плена басурманского вернулся. А раньше при самом Грозном у опричников в начальных людях ходил. Ох, и лют!
— Хорошо, что ваш воевода его с собой пировать увёл, — решил подлить масла Мохина, махнув рукой в сторону уехавших в сторону детинца Долгорукова с Грязным и Порохнёй. — Но ты даже не надейся, друже. Василий Григорьевич о тебе не забудет.
— И что теперь делать? — окончательно растерялся рыжебородый, машинально теребя рукой берендейку. — Я ж думал, что вы тати. Пограбили кого из дворян, что от разбитого царского войска отбились да решили обманом за стены попасть.
— Ладно, не печалься, стрелец, — решил я сжалиться над незадачливым шутником. Просто дело уже к вечеру идёт. Пора куда-то на постой вставать. Можно было, конечно, напирая на свой дворянский статус и посолиднее себе жильё вытребовать. Но тогда и поселят в детинце, и от присутствия на пиру у Долгорукого не отвертеться. Нет. Мне по неприметнее здесь нужно быть. А значит, и жилище поскромнее подобрать. И местный воин, знающий в небольшом городке всё и всех, в поиске нормального жилья, мог оказаться полезным. — Скажу я за тебя слово перед воеводой. Всё же не со зла, а по-дурости языком трепал. Тебя как звать-то?
— Так Федька я, Косарь. В городовых стрельцах в Ельце уже седьмой год как состою.
— Так посоветуй, Федя, где нам с друзьями, — кивнул я на лыбящихся Тараску с Мохиной, — здесь на постой можно встать? Да так, чтобы в и в хате чисто было, и в баньке хорошо попарили, и накормить опять же не забыли.
Дом, в который привёл нас стрелец, оригинальностью интерьера не отличался. Всё та же массивная, занимающая собой почти половину хаты, печь без трубы, полати, несколько лавок у окна, печки и в красном углу. Рядом небольшой грубо сколоченный стол, два сундука, кадка, наполненная водой. Но вместе с тем в доме было чисто и даже немного уютно. Вымытый пол накрыт плетёной дорожкой, цветастая скатерть на столе и сундуках, разноцветные суконные полавочники на лавках.
Перекрестившись на икону в углу, умылись, тщательно смывая дорожную грязь. Пухлая хозяйка, поклонившись, начала шустро накрывать на стол.
— Полина овдовела не так давно, — проводил взглядом полногрудую молодку Косарь, располагаясь вместе с нами за столом. — Мужа, брательника моего, два года назад татары убили. Вместе мы тут службу в стрельцах несли, вместе в тот раз и в дозор ехать должны были, — Федька со вздохом разлил по глиняным чаркам брагу, — А тут у моего жеребца как на грех подкова сбилась. Ох, Иван Семёныч и ругался. Грозился, когда вернётся, шкуру за ротозейство спустить, — стрелец сделал паузу и пригорюнившись, заключил: — А оно, видишь, как обернулось! Весь десяток в степи полёг.
— Все мы под Богом ходим, — потянулся к своей чарке Тараско. — По всему видать, не пришёл ещё твой срок, — со свойственным запорожцам фатализмом заключил он.
— Может и так, — согласился Косарь. — Ратное дело, оно такое. Никогда не знаешь, переживёшь ты следующий день или нет. А тут, — приложил он руку к сердцу, — всё равно гложет.
Скрипнув дверью, Полина, выставила на стол миску с квашенной капустой, взяв ухват, потянулась к заслонке в печи.
— Вот и вы, по всему видать, много на своём веку повидали. Даром, что молоды.
— Это да, — потянулся Мохина ложкой к капусте. — Об взятии Варны слышал?
— А как же.
— Так вот, мы… с Тараской, — наткнувшись на мой взгляд, уточнил Перто. — Там тоже бились. Богатую добычу взяли!
— А у Фёдора всю семью в Вятке разбойники вырезали, — решив отвести от меня подозрение об участии в походе, вспомнил Тараско о моей легенде. — Даже сестру малолетнюю не пощадили!
— Ой, Божечки! — закачала головой Полина, ставя на стол исходящий паром чугунок с наваристой кашей. — Совсем молодой ещё, а горюшка сполна хлебнуть успел, — хозяйка запнулась, наткнувшись на взгляд деверя, но чугунок придвинула поближе ко мне.
Вот же ты… Тараско! Где надо, он врать не умеет, а где не надо, и глазом не моргнёт. И эта ещё со своим сочувствием. Самой-то на вид не больше двадцати, а уже два года как вдова. И хорошо, если какой-нибудь пожилой вдовец замуж возьмёт. А то так и будет одна до конца жизни маяться.
Вдова, завершив сервировку, наконец ушла, и Косарь, покосившись на хлопнувшую дверь, вновь потянулся к кубышке (пузатый сосуд с узким горлышком). Помолчали, похрустывая капустой.
— А что, князь Долгоруков давно в Ельце за воеводу?
Вопрос о местном градоначальнике я задал стрельцу не спроста. Не очень-то Долгоруков нашему появлению обрадовался. И что-то мне говорит, будь его воля, даже несмотря на грамоту, в город бы не впустил. Больно рожа у него была кислая, когда Грязнова обнимал.
Но очень уж восторженно нас местное население встретило. Горожане даже на явно непрезентабельный вид «царских воинов» внимания не обратили. Им сам факт нашего появления важен был. Мы им одним своим появлением веру в то, что царь Дмитрий действительно спасся, укрепили. Попробуй тут, не впусти.
— Так с зимы. Как только государь к войне с крымским ханом готовиться начал и повелел в городе кремль укрепить да склады строить, князь сюда на воеводство и приехал.
— И что, с тех пор и воеводствует?
— Воеводствует. А что?
— Да странно мне это, — сделал я вид, что сильно задумался. — Просто брат его Алексей Григорьевич, что в Серпухове сейчас воеводой сидит, руку Василия Шуйского крепко держит. Неужто родные братья друг против друга стоят?
— Грех это большой — супротив родного брата идти, — авторитетно заявил Мохина, заедая кашу салом. — Или ваш воевода думает брата на сторону царя Дмитрия перетянуть?
— Если
