Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
— А Австрия что, всё это проглотила? — глаза молодого человека горели энтузиазмом, теперь, когда нашёлся некто, готовый рассказать ему новости политики, он желал выяснить всё.
— Во-первых, за нас были Франция и Испания, все три их правительства, а во-вторых, нет больше государства Габсбургов — Франца заставили отречься, доигрался бывший император, Священная Римская империя Германской нации объявлена распущенной. Да и единой Габсбургской короны больше нет — её разделили. Самые крупные куски: королевства Австрия и Венгрия, да ещё в придачу куча герцогств и княжеств.
— Не ожидал. — медленно проговорил Никитин.
— Эх, поручик, а неудачу Фредерика Датского кто-то ожидал? Вот то-то и оно! Что? Такая ругань была на Конгрессе по поводу Ганновера и Голландии, Господи Упаси! Пять дней никак решить не могли. — пришёл в крайнее возбуждение полковник, и его речь стала более невнятной, — Фредерик и Государь стояли за датское владычество, Бэггли и Моро ни в какую не соглашались, немецкие князья, вообще, грозились в таком случае от всего отказаться, даже Бранденбург ворчал, что никак нельзя дать данам такую волю. Так и спорили, пока наш Государь не предложил всем пойти на уступки.
Герцогом Браушвейг-Люнебургским согласились признать старшего сына датского короля, Вальдемара, причём в случае восшествия его на престол Дании, права на герцогство переходили к его младшему брату, Александру. Таким образом, вариантов расширения границ скандинавского королевства не произошло, но зато династия получала новые владения.
Как же Фредерик огорчился! Вид у него был на параде, словно только лимонами его и кормили! — смеялся полковник, он будто бы даже стал выше ростом, глаза его горели, а на лице появился румянец.
— Я не понимаю, как Испания-то сохранилась? — покачал головой молодой офицер, — Три государства, два императора, Мадридская хунта, все между собой воюют.
— Государь сразу сказал, что все их разногласия должны быть разрешены между ними самими. — пожал плечами Деревин, — Лишних вопросов не было, даже Бурбоны и де ла Куэста молчали в тряпочку.
— Так как же они будут?
— Пока как есть, но Испания будет считаться единой. Додавит их Государь, не переживайте, Павел Иванович! — говорил полковник уже тише, да и шепелявил значительно меньше. Он явно успокаивался.
— Ох, дела… — юноша никак не мог собраться с мыслями.
— Да уж, таких дел в мире ещё не было. — ласково смотрел на Никитина немолодой офицер.
— Как всё-таки прекрасно сидит на Вас новый парадный драгунский мундир, Павел Иванович. — вздохнул седой полковник, — Мне прямо жалко, что медицина определила Вас неспособным к продолжению службы.
— Последний раз в строю полка… — Никитин сморщился, будто от сильной боли, — Офицерское собрание решило, что моё участие в параде будет необходимо. Даже думать не могу, как мне без службы.
— Ну, Вы не первый и не последний. Мне вот лихо повезло: лошадь споткнулась на галопе, пальцы раздробило, зубы вынесло, но определили к штабной работе. — Деревину явно взгрустнулось, он даже отложил бумаги, — Был бравый кирасир, а вот теперь штабной бумагомарака.
— Как бы было прекрасно: в строю полка, на триумфе, в этом новом мундире… — глаза полковника затуманились, но он сморгнул непрошеную слезу и вернулся к действительности, — Голова-то часто болит?
— Бывает. Особенно если рядом пальба. — молодой драгун принял участие седого начальника и с робкой улыбкой развёл руками, — Словно девица в обмороки падаю.
— Да, ранения у Вас, голубчик, непростые… Знавал я майора Франсуа Лакасана, мы с ним вместе тогда на службу Государю пришли, тоже кирасиром был… М-да… Так, его, как и Вас, в голову ранило, зажило быстро, но как-то рядом ядро просвистело, так он, бедняга, разом ослеп на правый глаз. Надеюсь, что Вам-то такие горести не грозят! Уже решили, куда поедите, Павел Иванович?
— Ну, меня генерал Соломин к себе звал. Слыхали же, его в наместники новой провинции в Южной Африке прочат?
— Да… — задумчиво кивнул полковник, — Вот, нынешнее время — такого генерала в отставку! Героя Италийской кампании! Да что там, двадцать два пехотных полка будут расформированы, восемь — переводятся в крепостные части, семнадцать кавалерийских — в казаки, а сколько в резерв отправлено, эх!
Так что, Вы это неплохо задумали, к Соломину… Там землицы-то раза в четыре больше дают, чем в провинции Столичной, а?
— В семь, Яков Генрихович…
— Эвон как! — восхитился полковник и даже прихлопнул руками по коленям, — Вот, ей-ей, сам подам прошение об отставке и уеду к Капстаду!
— Значит так, вернёмся-ка к нашим делам. Итак, Вам, мальчик мой, перед отставкой полагается повышение в чине, — энергично продолжал Деревин, копаясь в бумагах на столе, — орден Святого Георгия за спасение генерала на поле боя и орден Святого Иоанна от покойного Суворова за Парижский поход. Так что, получите-ка Указ на майора! Хе-хе.
— Ох, ты… — только и выдавил из себя Никитин.
— Не ожидали, Павел Иванович? — потирал руки голова экспедиции, — Вот, я и хотел сам с Вами пообщаться, глянуть на Ваше лицо, хе-хе! Что, сразу к родителям отбудете? Порадуете их?
— Нет. Не планировал. — отрезал молодой офицер, тотчас помрачнев.
— Вы же не сирота. — удивлённо посмотрел Деревин, — Родители непременно Вас ждут, и так нельзя!
— Пугать их своей жуткой рожей? — скривился в ответ драгунский офицер, — Нет уж, увольте! Пусть помнят меня былым!
— Что? — полковник опять резко раскраснелся и зашепелявил, — Да как же Вы такое подумать могли, юноша? Вот у меня пятеро сынов! Пятеро! Старший мой, Лука, погиб ещё в Богемии. Четыре сына остались, но я бы за Луку, хоть какого больного и калечного, отдал бы все свои оставшиеся годы! Только бы его по голове перед смертью потрепать! Не сметь обижать родителей!
— Яков Генрихович, Вы же сами избегаете на меня смотреть. — тихо и упрямо бубнил Никитин, — Страшен я, аки Баба-яга…
— Молчи, дурень! — штабной офицер в ярости взвился, — Я на тебя не смотрю, ибо вижу, что ты стесняешься меня! Нашёл урода! Да в мире поболе тебя есть страшил, да чтобы отца и мать кто мог
