Выпускник - Мэт Купцов
— Ты, Матвей, слишком много для этой страны сделал, чтобы вот так позволить какому–то чиновнику вытереть о тебя ноги. Ты прошёл четыре года ада. И, если ты не сможешь постоять за себя, кто тогда сможет? — не свожу с него внимательного взгляда, наблюдаю, когда вернется прежний Матвей. Смелый решительный волевой.
— Ты на фронте своих ребят за собой вёл, они тебе верили, потому что знали — ты не бросишь. И ты их не бросил. Неужели ты сейчас сам себя бросишь?
Эти слова сильно его задевают, сам вижу. Специально бью в одну точку. Он щурится, но по–прежнему зло молчит.
— Послушай, сходи в военкомат. Это не слабость — просить помощи. Ты заслужил поддержку. Тебе её обязаны оказать. У тебя же столько наград, орденов! Это твоя страна, ты сражался за неё. Разве она тебе теперь должна отвернуться?
Матвей смотрит на меня долгим тягостным взглядом.
Вижу, жду, внутри него идет борьба за самого себя.
Тяжело ему признать, что он нуждается в помощи.
Гордый человек.
Но я решил его добить.
— Думаешь, что никому не нужен? А ты подумай о своей жене. Ты ведь для нее живёшь, для своей семьи. Трудности бывают у всех, но это не значит, что надо сдаваться.
Ты человек сильный. И если твоя рука не работает, так что? У тебя голова работает, а это важнее. Тебе просто надо найти новое место, и всё пойдёт на лад.
Матвей долго молчит, потом тихо говорит.
— Не люблю просить. Не хочу ходить с протянутой рукой!
Я не стал его жалеть, знал, что это его только разозлит.
— Ты не просишь, ты требуешь того, что заслужил. Это большая разница. Иди в военкомат, поговори с ними. Я уверен, тебе помогут. Ты — герой. Не забывай об этом.
Дядя Витя помолчал, а потом добавил:
— На следующий день Матвей пошёл в военкомат. Там его встретил старый друг — военком, который как раз был на месте. Они поговорили, и Матвею предложили работу. Сначала он думал, что это будет что–то вроде писаря или какой–то канцелярской работы, но тут судьба подкинула ему шанс.
В военкомате в тот момент был посетитель — товарищ Орлов, какой–то высокий чин в шляпе. Увидев твоего отца, он сразу им заинтересовался. Спросил военкома, кто это такой. Тот ответил, что это Матвей Сомов, фронтовик, инвалид, недавно уволенный со сплава леса. Орлов прищурился, покрутил усы и сказал:
— Такой человек мне нужен.
Так отец и начал новую работу.
Я смотрю на родственника. Дядя Витя всегда был прямолинейным, и судя по всему, отец его уважал и прислушивался к нему.
Что–то недосказанное повисло в воздухе.
Виктор опускает глаза, медлит, будто не хочет продолжать.
— Дальше, — он говорит тише, чем обычно. — Дальше твой отец стал работать в органах.
Эти слова словно молотом бьют меня по голове.
В органах?
Вот почему никто не говорил мне об этом раньше.
— В органах? — переспрашиваю.
— Да, Макар. В органах. Семья об этом молчала, и правильно делала. Это не та работа, о которой можно болтать.
В голове всё перемешивается.
Мой отец, который всегда казался мне героем фронта и обычным советским человеком, оказывается, был связан с чем–то гораздо большим.
Получается об этом знают те люди, которые сейчас преследуют меня?
Которые хотят завербовать к себе.
Но кто эти люди? Чувствую, что они с другой стороны баррикад.
А значит, будут и с этой. Кто еще? От кого еще придется отбиваться. Да, все усложняется. И надо выкарабкиваться самому.
Информация накатывает на меня волной.
Кто этот Орлов?
Чем занимался мой отец?
И почему я узнаю об этом последним.
— Кем был этот Орлов? — смотрю исподлобья.
Дядя Витя долго молчит, не отвечает. Наконец встряхивает головой.
— Вся семья рада, что на тебе закончится эта опасная стезя, — задумчиво говорит он. — Ты же в журналисты идешь?
Эх, дядя! Как же ты ошибаешься.
Дядя уезжает, а мы ложимся спать. Долго не сплю, ворочаюсь. Вспоминаю сегодняшний разговор с родственником.
Думаю — о роковой цифре — пятьдесят. Для меня, для моего отца.
Ему было всего пятьдесят. Как–то странно думать об этом — пятьдесят лет и всё, вот так раз — инсульт.
Командировка, сказали, но это неважно. Отец, конечно, всегда был на передовой, где бы ни оказался — на фронте, потом в органах, на «ответственной работе».
— Ну как же так? — думаю вслух, будто кто–то рядом может мне ответить.
Слова дяди всплывают в моем сознании:
— Пятьдесят лет — не срок для такого человека. Он ведь всегда был крепким, никогда не жаловался, даже когда его ранило, контузило. А тут вот так, сразу, и всё.
В тот день, когда я узнал, что твоего отца не стало, во мне будто что–то оборвалось. С одной стороны — ну, все когда–то умирают, жизнь такая. С другой — твой отец был таким, кого не сломает никакая буря, никакая война.
А тут — инсульт, без предупреждения.
Поднимаюсь с кровати, иду к окну. На улице всё привычно. Ночной город. Тысяча девятьсот семьдесят шестой год.
Это как будто фон для всей моей жизни.
Но где–то там был отец. Он не вписывался в неё, как будто был вырезан из другого материала, из какого–то яркого металла, который никто не мог затмить.
Пятьдесят лет.
Я тоже умер в пятьдесят — помню это чувство.
Боль в груди, потом пустота, и вот я снова здесь, в этой жизни. Уже не первый раз думаю: что же это за фокус такой? Время идёт, а я всё здесь, в том же месте, как будто ничего не изменилось.
СССР —
