Бренная любовь - Элизабет Хэнд
– Пятьдесят пенсов шутка! – ответила торговка, уже забирая у него плод. – Сколько возьмешь, милый?
– Что скажешь? – спросил Ник, кося на Дэниела блестящим птичьим глазом со странным желтым отливом. – Завтрак в «Кэмден-китчен», ужин у Аида?
Дэниел засмеялся.
– Почему бы и нет!
Ник выбрал второй гранат и протянул торговке; та завернула каждый плод в фиолетовую бумагу, положила их в пакетик и протянула пакет Нику.
– Один фунт, милый, благодарю! – пропела она, поворачиваясь к следующему покупателю.
За столиком в «Кэмден-китчен» Ник извлек из кармана перочинный нож.
– Ну, посмотрим, что у них внутри, – сказал он, затем аккуратно снял с граната обертку и разрезал алый шар пополам. – Хм, надо же! Выглядит в точности как… гранат!
Дэниел взял свою половинку и ложкой выгреб десяток зерен-самоцветов себе в ладонь. Задумчиво пожевал их, объявил: «Пожалуй, с кофе это лучше не есть» и сложил косточки в пепельницу.
Они позавтракали: Ник ел колбаски, пюре и печеные помидоры, Дэниел – киш с фетой и оливками. После еды Ник взял пинту пива. Дэниел выпил стакан газированной воды и вновь попробовал гранат.
– Знаешь, он все больше мне нравится. Видимо, вхожу во вкус.
– Смотри, чтоб ты не понравился ему!
Ник насадил остаток колбаски на острие перочинного ножа и стал медленно есть. Его друг на противоположном конце стола раскрыл блокнот и скорбно уставился на страницу, исписанную убористым квадратным почерком.
На остров мы попали. Здесь тебя
Я сам учил всему. Ты знаешь больше
Других принцесс, живущих в суете,
Без ревностных наставников таких.[10]
Дэниел был долговяз и имел весьма цветущий вид: чистая кожа, большие влажные глаза оловянного цвета, крупный скривленный рот, венчик русых волос вокруг головы. Сам он считал себя циником наподобие Гамлета или, быть может, Бенедикта; на деле же он был скорее Виолой, скрывавшей горячее сердце под тщательно подобранным мужским платьем. Приехав в Лондон, он сменил привычные полосатые сорочки, вельветовые брюки и твидовые пиджаки на рубахи в огурцах и просторные льняные штаны, винтажную кожаную дубленку и тяжелые войлочные сабо. Единственной его уступкой своему прежнему «я» были баснословно дорогие очки в черепаховой оправе (причем не абы какой, а из панциря черепахи, выращенной специально для этих целей на лицензированной ферме). Пестрый наряд был ему к лицу: никакой он не пресыщенный жизнью журналист, а странствующий рыцарь, мечтатель с ясным взором, ошеломленный блеском Старого Света.
Ник был прямой противоположностью Дэниела: лет на десять старше, невысокий, сухощавый и смуглый. Вечно обращенный к небу взгляд Ника, казалось, видел то, чего Дэниел не видел – и совершенно точно видеть не хотел. Он заплетал седые волосы в тугую косу, носил острую бородку и тяжелые золотые кольца в ушах. Пальцы у него были черные, в мозолях от постоянной игры на гитаре. Тридцать лет веселой жизни в Лондоне не смягчили ни его акцента жителя центральных графств, ни классовой ненависти, сочившейся из всех песен, которые он играл последнюю четверть века – например из кавер-версий на «Тяжелые времена» и «Джона Ячменное Зерно» (именно его усилиями они стали частью постоянного репертуара таких клубов и концертных залов, как «Средиземье» в Ковент-гарден и «Дингуоллс» в Кэмден-тауне). «Человек-бомба» – так назывался его первый сольный альбом; прозвище закрепилось, и он не отказался от него даже в первые робкие, прекраснодушные годы нового миллениума. Сухощавое лицо Ника было древесно-коричневым, в тонких морщинах от частого смеха и слепящего света софитов; даже по городским улицам он крался по-лисьи, словно всегда находился за кулисами сцены, которой никто, кроме него, не видел.
– А! – сказал он, направив острие перочинного ножа на Ника. – Чуть не забыл! Сира велела пригласить тебя сегодня на ужин. У нас гостит подруга; Сира хочет тебя с ней познакомить. Она тут проездом, скоро умотает на побережье. Тебе она понравится. Она… другая, – сказал он и тут же заговорщицким тоном добавил: – У нее были проблемы с головой.
Дэниел нахмурился. Его бывшая возлюбленная, благодаря расставанию с которой он все же решился взять отпуск в «Горизонте» и приехать сюда, ушла от него к врачу-психофармакологу из клиники Хейзелтайна, человеку, который цитировал Джалаладдина Руми и с недавних пор увлекался квиллингом.
– Погоди… Я что, по-твоему, похож на больного? Может, сам не заметил, как спятил?
– Ой, да брось. Вы, янки, такие доверчивые. Вот и доверься мне: все будет отлично. Приходи ужинать – скажем, часиков в семь, – сделай приятно моей Сирушке.
– К ней приходить?
– Ну да. Если, конечно, не хочешь сам приготовить ужин и позвать всех в мою квартиру. Да, и захвати шампанское…
– Шампанское?
– Ага. Дорогое. – Ник выскользнул из-за стола и подмигнул официантке, когда та сгребала себе на поднос две десятифунтовые купюры. – Я разве тебе не сказал? Ей подавай шампэ, а не ваш гнусный старосветский кларет.
– Вообще-то я ради этого сюда и ехал, – проворчал Дэниел. – Ради Старого Света.
– Здесь ты его не найдешь, тебя кто-то обманул.
Ник пошевелил пальцами в воздухе, как фокусник, быстро прошел через зал и выскочил на улицу, где демонстративно извлек из чехла и нацепил на нос маленькие солнцезащитные очки с красными стеклами. Глубокомысленно кивнув, он начал растворяться в толпе.
– Жду тебя в семь, Дэнни-и!..
– Нет, ну как ему это удается?!. – огорченно воскликнул Дэниел.
Мимо проходила женщина с младенцем на руках.
– Что удается? – возмутилась она, прижав ребенка к груди. – Там никого нет!
Бросив на него гневный взгляд, она зашагала прочь по Хай-стрит.
Квартира Сиры находилась на крошечной ислингтонской улице; ее дом был последним в ряду плотно примыкающих друг к другу таунхаусов эпохи Регентства, обращенных фасадами к Хайбери-филдс. На широких белых откосах этих домиков из желтого кирпича стояли вазоны с пышными бегониями, глянцевитые листья которых сияли на солнце, словно атлас. Из окон открывался чудесный вид на зеленые просторы Хайбери-филдс – большого, окаймленного платанами поля. За домом Сиры росли липы, а впереди стоял невысокий кованый заборчик, отделявший палисадник с узкой дорожкой от тротуара. Дэниелу еще не доводилось видеть в Лондоне такого пасторального жилья – кажется, вот-вот из-за пригорка выйдет пасущаяся овечка или коровка, а то и начнется представление уличного кукольного театра (последнее действительно порой случалось по выходным).
Дэниел прибыл ровно в семь. Сира открыла дверь, воскликнула: «Дэниел!» – и с таким восторгом заключила его в объятья, что он на секунду усомнился, по ее ли приглашению сюда пришел.
На самом
