Игра начинается с центра - Илья Витальевич Бару
Несется мяч стремительно в ворота.
И не прервать теперь его полета.
И вот на башне, на восточной — единица!
Игорь— в прошлом неудавшийся правый край. И хотя он уже восемь лет подряд играет в защите, но сердце его осталось там, впереди, у ворот противника, и стихи свои он посвящает только форвардам.
Ребятам стихи нравятся. Сербу— тоже. Но он считает все-таки своим долгом задеть мимоходом Жоржа.
— Ты-то, художник, чего стараешься? Это же стихи о хорошем центрфорварде, а не о бездельнике инсайде.
— О хорошем центрфорварде. Это ты верно заметил,— немедленно парирует Жорж, делая ударение на слове «хорошем».
Серб открывает рот, чтобы ответить, и, кажется, быть нам сейчас секундантами традиционной словесной дуэли, но резкие автомобильные гудки за окном отвлекают внимание Серба.
— Гости,— выглянув в окно, кричит Никита Колмаков. — Глассон и Семен Ефимыч с Галкой, ну, конечно. Ну, ребята, пожалуйте на расправу. Хозяин идет.
Мы выходим на крыльцо. Семен Ефимыч с Галей Протасовой поднимаются по ступенькам нам навстречу. Семен Ефимыч внешностью своей похож на Емельяна Ярославского: густая шевелюра с проседью над высоким лбом, усы, тоже тронутые сединой, добрые, умные глаза за толстыми стеклами очков. Галя—веснущатая, курносенькая, веселая и страшно экспансивная девушка. Изумляется она беспрерывно. Любимые ее фразы: «Да не может быть!» и «Да что ты говоришь!»
— Обидели, обидели старика,— говорит Семен Ефимыч, пожимая ребятам руки. — Не стану скрывать — обидели. Как же это так, а? Первая игра, да еще с вечным соперником и вдруг...
— Ничего, Семен Ефимыч,— говорит Жорж. — Еще второй круг есть.
— Второй-то круг, вторым кругом... — Семен Ефимыч берет Ватникова под руку. — Ну. пойдем, капитан, хочу с тобой да с тренером потолковать. Где это он, кстати, скрывается?
Жорж удерживает Глассона за рукав.
— Погоди, куда тебе с ними Ты вот послушай лучше стихи, тут твой совет и помощь требуются.
— Чьи стихи? — спрашивает Галя.
— Игорька. Беспрозванного.
— Игорька? Да не может быть! — изумляется Галя.
Жорж читает с чувством: «Удар, еще удар...» Галя слушает, раскрыв рот, и по выражению ее лица легко догадаться, что от стихов она в восторге и что, как только Жорж кончит читать, она непременно зааплодирует.
— Замечательные стихи!—Галя хлопает в ладоши. — Неужели это Игорек написал? Не может быть!
— Он еще и лирические стихи пишет,— многозначительно говорит Жорж.
— И лирические? Что ты говоришь!
— «Удар, еще удар. И словно птица...»,— шепчет Глассон, проглядывая стихи.— А что неплохо ведь, верно? Ладно, я постараюсь устроить куда-нибудь. Так и подпишем: «Мастер спорта И. Беспрозванный». Согласен, Игорек?
Игорь, краснея от удовольствия, кивает головой, а Галя снова хлопает в ладоши и кричит:
— Поэт! Игорек — поэт! Ну, не может этого быть!..
В середине дня приезжает та девушка в светлошоколадном костюме, и Петька Томилин немедленно тащит меня знакомиться.
— Вот. Андрей Балмашев — краса и гордость советского футбола. Моя сестра Люся — краса и гордость семейства Томилиных. Беседуйте.
И отходит, оставляя нас вдвоем.
Я долго собираюсь с мыслями. С чего начинать разговор?
— Что же вы тогда так быстро убежали? — глупо опрашиваю я.
— Когда?
— Ну вот тогда... Когда с цветами.
— По-вашему, мне нужно было принять участие в игре?— улыбаясь, говорит она.
Я кашляю от смущения и задаю еще более идиотский вопрос:
— Вы что, сестра Петькина, да?
— Сестра. По-моему, он только что вам сказал об этом.
— А-а...— мычу я. И продолжаю валиться в бездну: — Вы разве «болеете»?
— «Болею»,— говорит она, и на лице ее написано: «Вот уж не думала, что ты так глуп».
— Может, в волейбол пойдем поиграем? Вы играете в волейбол?
— Играю. Но больше люблю теннис.
— Можно и в теннис,— соглашаюсь я. — Пойдемте. Только я плохо играю.
— Я тоже не Озеров.
Мы идем к теннисным площадкам, но они все заняты. Я минутку соображаю, как быть, и вдруг выпаливаю:
— Что же это брат вас бросил, а?
— Да, вы правы,— холодно говорит она. — Я пойду поищу его.
И быстрым шагом уходит.
Я в растерянности топчусь на месте, но итти за нею не решаюсь. Несколько минут наблюдаю, как Глассон перекидывается мячиком с Никитой Колмаковым. Играет Глассон плохо, но зато очень темпераментно и все время комментирует свои удары.— «Вот это так хавболей», «Получайте бэкхэнд», «Ешьте драйв»,— хотя ни хавболеи, ни бэкхэнды», ни драйвы у него не получаются.
Потом я отправляюсь бродить по стадиону. В укромном уголке, у забора, под двумя соснами натыкаюсь на Жоржа. Он, конечно, рисует очередной пейзаж. Поодаль, расстелив на траве одеяло, расположился Кравченко. Чего это он в воскресенье, с утра пораньше взялся за книгу? Ах, да, у него же сессия на носу. Тяжеленько, должно быть, приходится парню, не очень-то в этакий вот майский полдень лезут в голову формулы.
Ни Жорж, ни Кравченко не обращают на меня ни малейшего внимания, и я плетусь дальше. Встречаю Серба. С женой и детьми он отправляется на прогулку. Глядя, как ведет он за руку свою дочку, и слушая, как покрикивает на сына («Геннадий, не ковыряй в носу»), трудно поверить, что вчера этот заботливый палаша, точно мальчишка, носился по полю за мячом.
— В лес, Валя?
— Угу!
Я провожаю его взглядом. Что за нелепое у меня состояние: не знаешь, куда приткнуться. Может, и в самом деле пойти поиграть в волейбол, всё равно ведь лучше ничего не придумаешь...
Так: Игорь Беспрозванный, Галя Протасова, Картуз, Томилин и Люся играют против легкоатлетов. Легкоатлетов четверо, и они зовут меня в свою команду, они знают, что я сильный волейболист. Это и понятно — я был бы плохим вратарем, если бы не играл хорошо в волейбол. С удовольствием занимаю место на площадке. С удовольствием не потому, что мне так уж безумно хочется поиграть в волейбол, а потому главным образом. что по ту сторону сетки я вижу против себя Люсю.
Мы играем шесть сэтов подряд и все шесть выигрываем. Люся кричит:
— Еще партию! Реванш.
— Хватит с вас, — говорю я.— На всё лето вперед хватит отыгрываться.
Может быть потому, что соревнование — моя стихия, я не чувствую больше смущения. Вместе с Люсей мы выходим с площадки.
Она говорит с вызовом:
— А
