Игра начинается с центра - Илья Витальевич Бару

Я выхожу из раздевалки, и тотчас же стая мальчишек и подростков с криками — «Балмашев, Балмашев, качать его»—набрасывается на меня. Какой-то малец, ухватив меня за ногу, хлопает восторженно по чемоданчику: «Молодей, Андрюша». Это ему-то я Андрюша, а? «Не надо, ребята»,— прошу я. Наивная просьба! Дрыгая ногами, я взлетаю в воздух — раз, потом другой, третий. И до чего сильны чертенята, запросто подкидывают семьдесят пять килограммов живого веса и бережно ловят и опять подкидывают. Я люблю футбольных мальчишек. Может быть, потому, что сам я когда-то также бегал на матчи и также дожидался после окончания игры выхода Селина или Канунникова. А сейчас эти ребячьи восторги мне почему-то особенно приятны.

Я с трудом освобождаюсь от мальчишек. Надо пробиваться к автобусу. Кто-то язвительно говорит сзади: «Качайте его, качайте. Есть за что качать, три штуки проглотил. Качайте». Это наш. По тону слышу, что наш: недоволен проигрышем.

Другой голос, помоложе, спрашивает возбужденно: «А Мыло? что случилось с Мылом? Какой гол забил, а? Почему он ушел?» Вот как! Оказывается, Мыльников стал уже «Мылом». Впрочем, эту слабость болельщиков—укорачивать фамилии игроков—я понимаю: крикнуть на одном яростном дыхании — «Мыло, давай!»—нетрудно, а «Мыльников, давай»— уже неудобно, такую фразу не выкрикнешь одним духом.

Я замечаю, что Петр Томилин, стоя у автобуса, оживленно разговаривает с какой-то девушкой. До чего знакомая девушка. Где только я мог ее видеть? Ах, да, это ведь она подносила мне цветы перед началом матча. Ну, конечно, же: светлошоколадный костюм. Я пытаюсь рассмотреть ее, но сделать этого не успеваю, сзади слышится шипение Серба:

— Полезай же. Чего стал?

— Серб, Серб,— кричат мальчишки. — Серб, эх, ты, чего ж гол не забил?

Серб, кряхтя и бормоча что-то под нос, втискивается вслед за мной в автобус. Мыльников уже там. Он не смотрит на нас.

Я спрашиваю Томилина (он теперь тоже здесь):

— Что это за девушка, с которой ты разговаривал?

— Эта? Сестра. А что, понравилась?

Серб фыркает. Я ничего не отвечаю. Томилин говорит:

— Она завтра, наверно, приедет к нам.

— Поехали! — кричит Павел Матвеевич.— Все здесь? Поехали!

Автобус трогается с места и выезжает из ворот стадиона, но мальчишки долго еще бегут за нами.

3.

 На следующее утро мы встаем позднее обычного: сегодня воскресенье, тренировки не будет, и Павел Матвеевич несколько ослабляет вожжи режима. Но начинается день, как и всегда, с кроссов.

Официально утренние кроссы не включены в распорядок дня, но из обязательного в пору предсезонной тренировки элемента режима они стали для нас такой же привычной частью утреннего туалета, как умывание. Только Жорж Терентьев, вообще не склонный к излишней трате энергии и, как это ни странно для футболиста, ценящий выше всего на свете состояние покоя, не разделяет нашего увлечения кроссами. Вот и сегодня, пересекая бегом поляну, я застаю Жоржа в любимом его положении: лениво развалившись за кустом, чтобы не слишком быть на виду, он дремлет над газетой. Я останавливаюсь, и Жорж, очнувшись от сонливого забытья, взглядом приглашает меня сесть рядом с ним.

— Разморило на солнышке...—Он потягивается и зевает с таким видом, точно целые сутки не смыкал глаз, хотя совсем недавно поднялся с постели после крепкого восьмичасового она. — Читал? — спрашивает он, шелестя газетой.— Не читал? Что же ты... Тут и про тебя есть. Теперь, брат, держись. Для Серба — нож в сердце, если о нем в газете ни полслова, а другого хвалят. Ну, слушай, где это тут? Ага, вот: «...Этот матч был интересен не только тем, что встречались вечные соперники, но и тем еще, что ворота «Монолита» после долголетнего перерыва вновь защищал сильнейший в прошлом вратарь СССР Андрей Балмашев. Ни товарищи Балмашева по команде, ни многочисленные зрители не ошиблись в своих предположениях и надеждах: Балмашев ещё раз подтвердил свою репутацию лучшего вратаря страны и продемонстрировал высокий класс игры...» А вот еще: «...Только грубыми ошибками защиты «Монолита» объясняется то, что Балмашеву пришлось все-таки вынуть из сетки три мяча...» Видал? Еще твое счастье, что Серб в защите не играет...

Я слушаю Жоржа и чувствую, как довольная улыбка растягивает мое лицо. Я очень хочу скрыть ее, но ничего не могу поделать с собой. Беру из рук Жоржа газету и внимательно, упиваясь каждым словом. перечитываю отчет. Давненько, если не считать двух заметок в армейской газете, не писали обо мне в таком вот духе: «...доказал свою репутацию», «...продемонстрировал высокий класс». У меня мелькает мысль, что хорошо бы разыскать дома альбом, куда я вклеивал когда-то все газетные и журнальные статьи и заметки, в которых упоминалось мое имя (последняя заметка датирована, кажется, 17 июня 1941 года), и открыть его на новой странице, и вывести тушью «1946», и рядом с пожелтевшими от времени вырезками поместить вот эту, свежую, пахнущую еще типографской краской за подписью — кого? — Л. Алфимова.

— Кто это — Алфимов? — спрашиваю я.

— Есть такой, — отзывается Жорж, подмигивая мне. — Ты. я вижу, до того увлекся, что самого смешного не заметил. Дай-ка сюда. Ну, вот же — о Мыльникове: «...ответный мяч в ворота «Выстрела» отличным ударом забил футболист Мыльников...» Здорово, а? Как ты думаешь, почему он догадался, что Мыльников футболист?

Жорж хохочет, но я не поддерживаю его. Не могу же я смеяться над человеком, который так лестно отзывается обо мне.

— Ты уже бегал?— спрашиваю я. Жорж воровато отводит глаза.

— Размялся немножко,— говорит он зевая. — Пойдем завтракать что ли? Погодка-то хороша, а?

Погода и в самом деле великолепная. Солнце начинает припекать, небо становится дымным от жары, а в лесу воздух прозрачный, не душный — и шагать, и разговаривать, и думать легко.

За завтраком мы не говорим о вчерашнем матче. Даже Серб, и тот не пристает к Жоржу с обычными своими попреками: «Почему не бил?», или «Почему не отдал?». Хорошее утро настроило его на мирный лад. Он с аппетитом уничтожает яичницу и изредка только вставляет свои замечания в общий разговор, который вертится вокруг стихотворных упражнений Игоря Беспрозванного.

— Игорек,— говорит Жорж,— ты бы в газету стихи свои пристроил, а? Вот Глассон приедет сегодня, давай ему сунем. Отдаст куда-нибудь.

— Куда он отдаст? — смущенно бормочет Игорь.

— Ну, в журнал, что-ли. Или в газету. Вот эти, как там у тебя — «Центр нападения»...

Удар, еще