Игра начинается с центра - Илья Витальевич Бару
Я даже не заметил, как и когда ударил Маркин. Я просто почувствовал, что мяч уже где-то в воздухе и идет на ворота. Бросок. Падаю, вытянув руки, на бок. Я не вижу мяча. Я только вижу, как бежавшие к воротам ноги в черно-оранжевых гетрах (кто-то из наших) переходят вдруг на медленный, понурый шаг. Я приподымаюсь на локте. Прямо передо мной восточная трибуна: на правой башне неторопливо поворачивается круглое окошечко, и на месте нуля выползает большая отвратительная единица. «Выстрел» — 1.
Я не чувствую себя виноватым: такой мяч взять невозможно. Я искоса поглядываю на Павла Матвеевича. Он стоит у самой лицевой линии: одной рукой держится за штангу, другой разминает папиросу. Бедняга! Тренеру всегда труднее, чем игроку, потому что игрок действует, движется, борется, а тренер только смотрит.
Смотрит, и ему, наверно, кажется, что ребята делают не то, совсем не то, что нужно.
Игра начинается с центра. Мяч верхом мотается через все поле — с востока на запад; с запада на восток. Это не очень опасно, но надо все время быть настороже. Вот! Снова Маркин режет угол с левого края. За ним вплотную, с искаженным от злости и желания догнать лицом Серб. Этот все полтора часа работает на совесть. Хоп! Ай да Серб! Отнял все-таки. Маркин сконфуженно разводит руками. Знакомый жест: развести руками, схватиться за голову — сколько раз это делалось на моих глазах и нашими и чужими. А Серб уже где-то возле штрафной «Выстрела». Он танцует с мячом, маленький, верткий, сущий бес. Мыльников бестолково прыгает рядом с ним, не соображает, чудак, что надо прежде освободиться от защитника. Не соображает или просто не хочет лезть в эту сиренево-оранжевую кашу, просто боится. И вдруг! Что это?
Свистка я не слышу — тут не то что свистка, а и самолета, пролети он низко, не услышишь — так бушуют трибуны. Но я вижу руку судьи, простертую, как у какого-нибудь древнеримского оратора, и рука эта указывает на центр. Значит, гол?.. Значит, 1:1? Да, конечно, круглое окошечко на левой башне поворачивается (мне кажется, что оно поворачивается слишком медленно) — и вот она— единица, единица, желанная единица... Запасные возбужденно переговариваются за моей спиной: «Жорж», «Нет, Серб», «Томилин, говорю я вам». Картуз, наблюдавший за игрой у ворот «Выстрела», торопливо бежит к нам по кромке поля мимо южной трибуны. Сейчас мы узнаем, кто забил гол.
Защитники наши пятятся назад, теперь уже «Выстрелу» начинать с центра. Не оборачиваясь, я спрашиваю:
— Кто забил?
— Мыльников... — голос Павла Матвеевича.
Я опять смотрю на часы: еще девятнадцать минут. Как много! На окошечках по-прежнему единицы. А с той стороны, там, где недавно были нули, уже, наверно, нацеплены невидимые пока двойки. Какое окошечко повернется раньше — правое или левое?
«Игорь, Игорь, Шмелева»... Это кричит Павел Матвеевич. Ах, этот Беспрозванный: бросился за Маркиным, а тот успел отдать мяч налево, и теперь Шмелев, почти с самого центра мчится на меня. Беспрозванный бежит за ним, тяжело дыша. Выбегать? Нет, мяч пока только в полуметре от Шмелева, выбегать нельзя. Я втягиваю голову в плечи, сгибаю колени. Вот сейчас он будет бить... И тут Игорь, сделав отчаянное усилие, достает Шмелева. Он достает его со спины, но выбить из-под его ног мяч он уже не успеет — это ясно. И тогда Игорь хватает Шмелева за фуфайку. Я понимаю его — это не умышленная грубость, не заранее обдуманный прием. Беспрозванный сейчас в том состоянии, когда забываешь решительно обо всем, кроме того, что нельзя, ни в коем случае нельзя дать противнику ударить по воротам. Шмелев с яростно искривившимся лицом рвется из рук Игоря, но тот точно в каком-то трансе держится за фуфайку мертвой хваткой — не уйти. Я выскакиваю вперед и беру мяч. Свисток. Что такое? Что такое, что такое... Одиннадцатиметровый, конечно же, этого следовало ожидать.
Только теперь Игорь отпускает Шмелева. Зрители в восторге, зрители почему-то очень любят, когда бьют пенальти, хотя это вовсе не самое интересное, в футболе.
Маркин выходит вперед, очень долго и тщательно устанавливает мяч — несложный психологический прием, рассчитанный на то, чтобы вратарь растерял в эти секунды все свое спокойствие, если вообще оно у него было. Позади, за Маркиным, уперев руки в бока, сопит Серб. Он, кажется, огорчен больше всех. Даже больше Беспрозванного.
Какой противный звук у судейской сирены! Маркин не спеша, боком подходит к мячу. Я внимательно слежу за его ногами. Он чуть-чуть семенит на месте, потом убыстряет шаг, правая нога его отстает, н-ну... Я падаю, мяч с легким шумом, с дуновением проносится надо мной. Гол!
Маркин неторопливой рысцой бежит к центру. Ватников выбивает мяч из ворот. Ах, будь оно все неладно. Я ведь точно рассчитал бросок: и высоту полета мяча угадал и направление. И всё-таки гол.
Наши кидаются в атаку. Коля Ватников, оставив свое место, уходит далеко вперед, на половину «Выстрела». Он в сущности играет сейчас по старой системе — три хавбека в одну линию. Все равно, как проигрывать — на один или на два мяча, но зато пока у ребят есть запал, есть злость, можно рассчитывать, что нам удастся переломить игру и сравнять счет. И психологически это тоже верно: хотя наш центр обнажен, тройка форвардов «Выстрела» все-таки оттягивается назад, поближе к своим воротам. Не Ватников сейчас держит центра нападения «Выстрела», а центр нападения держит Ватникова. А это уже на пользу нам.
Интересно, что сейчас говорят обо мне на трибунах. Иные, небось, ругают, иные соболезнуют: «Эх, мол, Андрей, Андрей, что же ты...» Удивительно, до чего фамильярен футбольный болельщик. Я помню, как однажды, выйдя после матча незамеченным из раздевалки — это еще до войны было,— услыхал спор: «Да, если бы Андрюха не пропустил второй мяч...» «А я вам говорю, что Андрюха не виноват, такие мячи вообще не берутся...» Я присмотрелся к говорившим: все это были люди солидные, немолодые, в шляпах, и ни одного из них я прежде в глаза не
