Андрей Меркин - Записки «лесника»
Прямо над золотой панелью, жирным чёрным фломастером написано такое родное, до боли знакомое простое русское слово «хуй».
Интересно, может это Аршавин написал?
Опустошив, как голодающий Поволжья, ужин-буфет из морепродуктов и напугав сортир, ушёл отсыпаться…
И приснился мне сон спартаковского болельщика.
Красная площадь. Демонстрация трудящихся.
На трибуне стоит руководство и машет «шляпами», «шляпы» достают прямо из ширинок.
Из недр мавзолея слышится приятный тенор с лёгкой картавинкой.
– Но я верю, что день настанет, и «Спартак» чемпионом станет…
Внизу мавзолея два солдата охраняют вход. Один из них в бейсболке и со стрижкой «грива у цыгана», второй обрит наголо и с усами.
Тот, что в бейсболке, читает про себя «Устав караульной службы», визави балагурит и веселится, вовсю нарушая этот устав.
Во главе демонстрации стос рахитичного вида – это маститый литератор Хукел. На руках у него ребёнок, на дитятке распашонка с надписью «ЯРусский», в руках игрушечная снайперская винтовка Драгунова.
Ребёнок поёт песню.
– Мы к вам приедем, мы вас…
Далее лёгкой припрыжкой идёт самый многочисленный из всех родственников Ульянова – Пашка-Америка.
Перед собой он катит детскую коляску. В ней два близнеца – это говорящие головы матёрого футбольного обозревателя и известного комментатора телеканала НТВ Плюс.
Обе головы отрублены, но продолжают вещать, как в романе Беляева.
В центре демонстрации – немецкий танк «Тигр» с дизайном от «Дольче и Габбана», прямо на броне, восседают спартаковские болельщики «средней руки».
Один из них по-ленински щурится, другой ёрзает лицом и блестит лысой башкой.
Тот, что в очёчках, поедает шпроты прямо из баночки, второй налегает на спагетти-болоньезе с этикеткой «ва фан куло».
Внутри бронированной машины слышен звон бокалов и крики «мерда», наверх идут чёткие доклады в виде команд.
– Азохен вэй и танки наши бистры…
Следом идёт огромная толпа гопников, её возглавляет Колюня Валуев. Гопота несёт огромные булыжники – орудие пролетариата, на каждом булыжнике старославянской вязью написано «Стадион Спартак».
Замыкает демонстрацию бровастый симулянт с лицом некоренной национальности. На нём поповская ряса, под ней виднеется маечка с надписью «Гапон», на голове ермолка.
К чему бы это, дорогие друзья?
Марсель
Захожу в «Альди», а там немец интеллигентный на очёчках рыжих от «Картье» спрашивает вдруг:
– Вино красное пьёте?
– С какой целью интересуетесь?
Вижу, у него в тележке целых семь пузырей розового французского вина.
– Я тут специально, не поленился.
– Очень хорошее вино, рекомендую!
Ну, семь не семь. А три бутылки взял – на пробу.
И сыра любимого датского, вонючего, как «пелотка», прихватил несколько пачек.
Налил дома стаканчик, сырок на вилочку – рай, друзья – просто рай на земле.
Вкусно так, что, как говорил рядовой Хатамов у нас в роте:
– Лучше, чем ебаться…
И бьёт по голове – хоть и градусов немного.
Вот приговорил бутылочку под сырок и думаю:
– А зачем мне всё это надо?
– «Спартак», выезда?
– Надо здоровье и сердце беречь, ага.
А внутренний голос говорит:
– Иди ещё выпей – всё будет хорошо.
Так и сделал…
До скорой встречи в Марселе, возле миски с супом «Буйабес».
Рейс с пересадкой, и вместо Брюсселя авиакомпания «Брюссельские авиалинии» посадила самолёт в Остенде.
Якобы из-за тумана.
Специальный автобус до Брюссельского аэропорта пришёл слишком поздно и ехал слишком долго, попал на регистрацию за одну минуту до отлёта последнего в этот день рейса на Марсель.
Бельгиец на регистрации не хотел тормознуть планер и сказал:
– Вы опоздали по своей вине и улетите только завтра.
Зря он это сделал. Пришлось тогда ему сказать:
– Вам лично, а также бельгийскому королю Бодуэну и всей его королеве-матери сильно не поздоровится, если я прямо сейчас же не улечу в Марсель.
– Знаменитое дело «бельгийских педофилов» покажется вам штрафом за неправильную парковку! – и сунул аккредитацию на матч прямо в дебильное лицо.
Стос перекосил морду и спросил:
– Бежать можете?
– Конечно, нет!
Что тут началось – мама мия! Вдруг пригнали микромобиль с мигалкой и мусорской охраной.
Со скоростью пожирания устриц Ульяновым в марсельском порту был доставлен прямо на взлетно-посадочную полосу и по специальному трапу сгружен на борт к ебеней королеве-матери.
Борт плавно взлетел, я дремал, заботливо укрытый пледом – и пускал вонючих «шептунов» на всю авиакомпанию «Брюссельские авиалинии».
В отеле, где жил «Спартак», пытался всучить свою книжонку Титову.
Возмущённый Егор сказал, как отрезал.
– Ты не видишь, ми кушаем!
И только когда прозвучал магический пароль.
– Я от Ульянова, насчёт мебели – капитан внял моим мольбам.
Тут же торжественно был подписан экземпляр, прямо на полу, в коридоре возле номера.
Мимо прошёл Виталик Платонов, в шикарном «Рэдисоне» он умудрился снять и забронировать все рестораны. Голодные гости отеля ходили нежрамши и синюшные от голода, пока «Спартак» питался шесть раз в день.
На ВИПе марсельского стадиона «Велодром» дядя абб дул в уши перепуганному Шавло:
– Это Андрей из Берлина – он написал «Наш ответ Чемберлену».
– Чего, чего?
– Так я и говорю, – молвит не совсем трезвый дядя абб
– Наш ответ Рабинеру!
– А-а-а… – и Шавло ищет мобильный.
Надо получить у Арнольдыча указание:
– Чего делать-то?
Но красавица жена осторожно дёргает его за рукав и Шавло призадумался:
– Давай книжку для контроля и проверки субординации…
Олигарх дядя абб смотрит на меня, но книжек «Просто wasy и Спартак» больше нет.
Все розданы настоящим русским патриотам с камарильей.
Шавло хмурится, глядя вдаль.
Мы уходим в буфет – отбиваться Божоле и фуа-гра.
Почтенные папики и худенькие тётеньки в норковых манто мечут харч, как в последний раз.
Высокая подача вина льётся рекой, любимое бухло олигарха «Сосикая» – в последнюю минуту выдул одутловатый папсик с лицом Саркози.
Но это лишь его троюродный брат.
Дюжие амбалы оттеснили нас вглубь зала…
После матча афроараб торговал «дёнер-кебабами» прямо возле «Велодрома». Окинув цепким взглядом покупателя, тут же складывал ему цену.
Плюс-минус пять евро.
Интересно, во Франции есть ОБЭП?
Портье нашего отеля, араб-алжирец, окончил Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. Специальное подразделение.
Говорит по-русски.
– Пил ли водку в Рязани?
– Мусульмане не пьют!
– А три рубля шестьдесят две копейки – дороговато было…
Бутылку пива для Ульянова открыл глазом.
Совсем поздно ночью Ульянов захотел подкрепиться, и мы решили купить «Дёнер-кебаб» в ларьке у афроарабов.
Рядом трётся молодняк в спортивных костюмах с добрыми лицами гопоты и высохшие от лютых ветров норд-оста пожёванные биксы.
– Замажем на угощение, что ширевом торгуют, – говорю я и вспоминаю:
– Ширево и порево – это, братцы, здорево!
Ульянов крутит пальцем у виска и ласково молвит:
– У тебя крышу снесло от звёздной болезни и жахлой книжонки.
– Ребята просто тусуются и смотрят, кому бы дать пизды, без истерик и фанатизма…
Но спор принимает.
Через пару минут рядом тормозит «бэха» и кекс, весь на спортивном «найке», отдаёт «чек» прямо в руки водителю и тачка быстро отчаливает в сторону центра.
Пришлось Ульянову платить за еду и пиво – спор он проиграл, как и наш любимый клуб.
Эта же самая стюардесса на обратном рейсе Брюссель – Берлин снова укрыла меня пледом и принесла пивка. При этом тёрлась сладкой «пелоткой» об руку и углублённо блестела декольте.
А у меня обнаружился «спермотоксикоз», как у камер-юнкера младшего придворного звания в пору поллюций и революций.
Острава
Мрачный и пепельно-горький пердяевский городок Острава глядел во все свои польско-моравские щщи.
Серые облупленные здания и худосочные цыгане на цветах радуги, кружившие вокруг нас, как герои Киплинга, заставляли субтильно ежиться и тревожно вглядываться в ночную синь.
В сини блестели, как зажженные фаеры, мутные глазки выездюков Великого Клуба.
Они хлопали в такт проходящих мимо чешских омоновцев с огромными дубинками наперевес в форме хуя из книги рекордов Гиннеса.
Омоновцы проявили великодушие и разрешили бесплатно посрать в вокзальном сортире.
Сине-бритые затылки польских «качков-маргиналов» также не добавляли оптимизма.
Прокозлячая «келбаска» в буфете Главного остравского вокзала напомнила о пельменях серого цвета застойных семидесятых.
– Вот он, запах Родины! – подумал я, вгрызаясь в ещё недавно блеявшее невинное животное.
Рядом пристроился унылый Довженко, он пытался догнаться безалкогольным пивом.
