Андрей Валентинов - Ангел Спартака

Беглая рабыня в заброшенном храме вершит забытый обряд вызова. Явившийся на зов Учитель, Первенец, темный и неукротимый дух, поведет свою «обезьянку» в дальний и кровавый путь. Личная разведчица Спартака, возлюбленная Юлия Цезаря, жрица-убийца таинственного Подземного Отца, собеседница ангелов, завсегдатай «загробного Дахау», она доживет до дня великой битвы — когда над Вифлеемом загорится звезда новой эпохи.

Новый роман Андрея Валентинова, признанного мастера криптоистории, в яркой художественной форме продолжает тему, начатую писателем в романе «Спартак».

Андрей Валентинов

Ангел Спартака

Я видел Сатану, спадшего с неба, как молния. Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам; однако ж тому не радуйтесь...

Звезда взошла. Битва началась

Антифония — перекличка голосов. Перебивают друг друга, догоняют, дополняют, поправляют. Антифон — голос в ответ. Слово звучит странно, редкое оно, почти нигде не встретишь. Учитель посмеется, если услышит, — сам нарочно коверкает речь, а меня обожает поправлять. Но пусть будет Антифон — голос меня-иной, сегодняшней. Прежней не рассказать самой, без моей помощи, ту давнюю историю.

Я вспомнила обо всем этом — и об истории, и о себе-прежней, — потому что скоро вновь увижу Учителя. Потому что прошлой ночью взошла Звезда.

Звезда взошла, битва началась.

Мы расстались с Учителем много лет назад, я тогда попыталась попрощаться. Жизнь коротка, мы могли бы и не встретиться. Расчувствовалась!

«Я не позволю сбежать Моей обезьянке!»

Не «умереть», не «погибнуть» — «сбежать». Учитель всегда точно подбирает слова.

Поэтому я и решилась вспомнить — все, подробно, звук за звуком, шаг за шагом. Вспомнить и передумать заново, ведь ошибиться, имея дело с Учителем, — немногим лучше, чем попасться в лапы трем лохматым скотам на лесной дороге неподалеку от славного города Капуи.

Не лучше — пожалуй, даже хуже. Безнадежнее. Но это уже Антифон, голос меня-сегодняшней. Тогда же, в далекий вечер месяца богини Майи, в небывало жаркий предзакатный час...

Книга первая. КАПУЯ

— Беглая? Чего молчишь, язык глотаешь?

Хохочут. А я молчу.

Не убежать. Один спереди, сзади второй, у обоих — дубины. И еще третий, с кинжалом. На рожи лучше не смотреть.

— Проще всего здесь огулять — и прирезать. Беглая она, искать станут. Заорет на рынке, разбирайся со стражей потом.

— Язык отрежем, он ей все равно без надобности. А продадим киликийцам, в первый раз, что ли?

За все надо платить, дороже всего — за глупость. Сунулась в лесок, не осмотревшись. Да еще ближе к ночи, да еще...

Но и выбирать не с чего было — на постоялом дворе ко мне уже присматривались. Хозяин мальчонку кликнул, послал его куда-то. Может, и не за стражей, только ждать было не с руки.

— Ладно, чего стоишь? Ложись! Поерзаем!..

— Только пусть одежку сымет. Еще запачкает...

Не убежать, не выйдет. А что выйдет? Можно молчать — и еще глаза закрыть. Закрыть, терпеть. Говорят, учат такому мудрецы. Терпи, все терпи, чего с тобой ни делают. Мудрей! Потому как в том Судьба твоя, а Судьбу возлюбить следует.

Сымай, сымай! Да не бросай на землю, сюда давай!..

Можно и по-иному.

Закон жизни: ты слабее, значит, тебе бежать. Тебе бежать — им ловить. Хватать, грабить, насиловать, продавать за море с отрезанным языком. Только всегда и везде сильным быть невозможно — как и слабым. Надо лишь не пропустить грань, за которой чужой силе приходит конец.

Так объяснял Учитель — много позже, но я и сама догадывалась. Грань чужой силы и своей слабости.

Грань.

Главное — не спешить, делать все медленно, не торопясь. Передать гиматий первому, с рыжей бородищей, снять браслеты, один можно даже уронить... поднять.

Если ударит — ничего. Не убьет и не искалечит. Выживу!

Туника... Скот еще и жаден, ткань щупает! Остальные... Один отвернулся, в котомке моей роется (по котомке и узнали, сволочи, для беглых она — вроде диплома). Чернобородый, что с кинжалом, рядом — на травке поудобнее пристраивается, любопытничает, видать. Дубину свою в сторону отложил.

Уже лучше.

В последний миг — еще раз все взвесить. Не убьют, но будут насиловать несколько дней, пока к морю доставят. И с языком не шутили, видела такое. В их ремесле лучше не рисковать, вдруг я хозяина своего привселюдно на помощь звать стану (чтобы сразу на крест, не мучаясь)? Потом перебросят через борт, как тюк с сырой шерстью, — и ложись под вонючих киликийцев, тешь каждую ночь дюжину скотов до самого Делоса. А там продадут. Без языка — значит, меньше выручат. Но ненамного.

...Все-таки ударил, мерзавец! Не терпится ему, торопится, причмокивает даже. Плащ косматый сбросил, сейчас тунику снимать станет.

Грань чужой силы — и своей слабости.

— Ложись, чего ждешь? Ноги раздвигай — и повыше!

Не спешить, не спешить! Пусть дозреют, пойдут бульбочками. У рыжего уже слюни его поганые текут, чернобородый радость свою выставил — чешет, подбадривает-поглаживает...

— Погоди, мы ее лучше двойной тягой, ты сзади, я спереди. Пусть на четыре кости станет. Эй, ты, слышишь?

Слышу. Словно колокольчик в храме Юноны Фульгуры. Дзинь!..

Улыбнулась.

Поднесла руку к прическе — там, где заколка. Какая девушка не распустит волосы перед любимым? Тем более когда их, любимых, трое.

Особенно таких.

Успела взглянуть на того, который с котомкой. Деньги пересчитывает, на меня не смотрит. Считай, не сбейся!

Ишь, подстилка, улыбается...

Улыбаюсь!

Грань!

Боялась не первого, не второго даже — третьего. Второго, конечно, тоже. Вдруг сообразит, вдруг в сторону отскочит?

Не сообразил. И отскочить не успел.

Заколку (специально выбирала еще год назад — чтоб по руке!) забирать не стала, там и оставила — в причинном месте этого второго. Пусть сам и вынимает, и так на рыжебородого лишний миг потратила. Очень уж хотелось еще разок уколоть — побаловать. И его, и себя.

Третий сплоховал — монеты в кошель складывать принялся, совсем одурел, видать. Бережливый попался, хозяйственный! За кинжал схватился, когда я уже дубину к его голове подносила. Еще подумалось, что глупо будет, если от первого удара разлетится. Не голова, понятно, — дубина.

Казалось, что убивать труднее. Не очень трудно, как вьяснилось. Только с рыжим повозиться пришлось — все умирать не хотел, хрипел, кровью плевался. Дубину о череп размочалила, пришлось у его дружка кинжал позаимствовать.

Хорошо, что тунику с гиматием заранее сняла. Кровь отстирывать не пришлось. И так вся — по уши.

Так кто кого огулял, ублюдки?

Почему мне кажется, что история моя началась именно тогда? Именно тогда, именно так? «Началась — для тебя», — уточнил бы Учитель. Да, для меня — но именно так. Не месяцем раньше в Аквилее, не несколькими часами позже в старом храмике на опушке? Может, потому, что именно тогда, на окровавленной поляне, я принесла первую жертву Ему? Настоящую? Позже, у алтаря, когда я полоснула кинжалом-трофеем по запястью, капли крови показались чем-то смешным, несерьезным.

«Мистика-рустика», — говорит в таких случаях Учитель. И смеется.

— Чего тебе нужно, обезьянка?

Кажется, удивился, изумился даже. Настолько, что на миг забылось, и где я, и что делаю, и почему кровь на алтаре — зеленая кровь. И почему ее, кровь, вообще вижу? Ночь, вокруг тьма хоть глаз выколи, плошку глиняную я сразу потушила, как и положено. Но вместо тьмы — огонь, неяркий, светло-зеленый, словно молодая трава. Словно моя кровь на старом алтаре.

— Я... Я не обезьянка! Я... Заклинаю Тебя Именем Твоим, которое есть...

Пропала! Камень под ногами разверзнется — или сама в камень превращусь, словно Ниоба-гречанка. Стоит мне хоть на букву в Имени, «которое есть», ошибиться, ничто не спасет. И так сглупила, спорить принялась вместо того, чтобы сразу...