Игра начинается с центра - Илья Витальевич Бару
— Элиава почти всегда завязывает комбинации с центра поля,— продолжает говорить Павел Матвеевич, — но это не значит, что Ватников должен тянуться за ним. Он уступает Элиаве в скорости, и если Элиаве удастся выйти вперед, то Ватников его не достанет. Значит, Ватникову необходимо держать зону у своих ворот, а в центре поля Элиаве будет мешать Мыльников.
Мыльников, Мыльников... Добился-таки парень своего, поставили на игру. Ишь, как слушает внимательно, — словно не на матч футбольный, а на боевую операцию задание получает. И не глуп ведь малый и находчив: взял на себя вместо Кравченко роль моего оппонента и так отбрил, что я и не нашелся, что ответить. Эх, нехорошо всё это получилось: мало того, что я с Кравченко по-дурному сцепился, так тут еще и Мыльников подвернулся, и Игорь Беспрозванный стоял здесь же. Ну, Кравченко и Мыльников, положим, будут молчать. Кравченко — из самолюбия хотя бы, не желая, чтобы кто-либо подумал, что он жалуется и ищет защиты от меня, да и по характеру своему он, видать, не сплетник. А Мыльников — что ж, не настолько он еще сблизился с ребятами, чтобы быть уверенным, что рассказ о том, как он срезал зарвавшегося Балмашева, поможет ему восстановить репутацию. Только вот Игорь как? И еще Павел Матвеевич. Он ведь был неподалеку и слышал, наверно, всю нашу перепалку, и все-таки не вмешался.
Стычка моя с Кравченко произошла на тренировке. Пятерка форвардов, вооруженных пятью мячами, десять минут подряд бомбардировала мои ворота. Я весь взмок, отражая удары. Форварды располагались полукругом и били они по команде Кравченко, а тот хлопал в ладоши, примерно через каждые 2-3 секунды: р-раз, и мяч слева идет в правый верхний угол, еще хлопок, и мяч направлен из центра, по низу, еще, и Картуз шлет «вертуна» справа.
Осложнялось это еще и тем, что я не знал заранее порядка, в котором мячи будут итти на ворота, об этом форварды уславливались сами. Тут только и успевай падать, вскакивать, прыгать, снова вскакивать и снова падать, и все время следить за форвардами, и угадывать, чья очередь сейчас бить.
Такая тренировка не была для меня новинкой. Я еще до войны славился тем, что успевал отражать при «обстрелах» по меньшей мере три, чаще четыре, а иногда и все пять ударов. Ничего удивительного не было и в том, что именно Кравченко подавал хлопками сигналы форвардам: Павел Матвеевич не мог поспеть всюду, и вратарям нередко приходилось самим заниматься друг с другом. Но на этот раз у меня, как говорится, не шло: я никак не мог приноровиться к «вертунам», нервничал, пропускал по три, а то и по четыре мяча, и мне уже начинало казаться, что Кравченко намеренно уменьшает интервалы между хлопками, чтобы замотать меня вконец — глядите, мол. куда он годится, — и я не мог равнодушно смотреть, как он, улыбаясь, говорил что-то Сербу, и тот тоже посмеивался в ответ.
Пропустив под собой еще одного «вертуна» и не пытаясь взять следующий мяч, шедший от Серба, я снял перчатки и сказал нарочито громким голосом:
— Ну, хватит! Это. кажется, тренировка, а не спектакль театра Сатиры. С меня довольно.
И сознавая, что поступаю по-мальчишески, вышел из ворот.
— Из этого парня самолюбие хлещет через край, как пена из пивной кружки,— сострил Жорж, и ребята засмеялись, и Кравченко, как мне показалось, громче всех. — Становись-ка, Владик, на его место.
Я шел не торопясь, краем поля, и украдкой наблюдал за Кравченко и совершенно непроизвольно, импульсивно, повторял все его движения: вот он резко выбросил тело вверх, в угол ворот, и корпус мой легким покачиванием отозвался на этот бросок; вот он схватил мяч и, прижав его к животу, упал, сложившись вдвое, и я почувствовал, как руки мои потянулись вперед, словно им очень захотелось сделать то же самое.
— А хорош! — машинально отметил я про себя, и эта мысленная оценка Кравченко напомнила мне, как месяц назад на сборе, когда Кравченко защищал наши ворота в одном из тренировочных матчей, я подумал, но только вслух, то же самое, и Павел Матвеевич, сидевший рядом со мной, сказал: «Согласен, но как ты определил это, объясни пожалуйста; ведь играют только пять минут, и Кравченко ни разу не пришлось еще дотронуться до мяча».—«Понимаешь,— сказал я, — понимаешь, он правильно всё делает». Это было все, что я мог ответить тогда, и больше мы уже не говорили об этом, но я знал, что мой вратарский глаз не обманул меня. Мне не нужно было ожидать, когда Кравченко прикоснется к мячу, чтобы составить себе мнение о нем. Я видел, как он перемещается в воротах без мяча, и этого мне было совершенно достаточно.
Плассировка Кравченко была безупречной, а однажды вышло так, что мяч шел на ворота навесной передачей с края, и я, сидя на трибуне, невольно дернулся вправо и судорожно шаркнул ногой, и прежде чем успел сообразить, что мое невольное движение означает, что вратарю нужно переместиться правее, Кравченко сделал именно такой шаг вправо. Вот тогда-то я и сказал, вернее, подумал вслух: «А хорош!»
Но это было месяц назад, на юге, а теперь, поймав себя снова на этой мысли, я рассердился и, не оборачиваясь больше, зашагал по беговой дорожке на противоположную сторону поля.
Потолкавшись несколько минут без дела, я отыскал Игоря Беспрозванного и попросил его поработать со мной на одиннадцатиметровых. Игорь охотно согласился, однако после первых его ударов я понял, что выбор мой оказался неудачным. Бил Игорь сильно и сравнительно точно, но не резко и, кроме того, ему не хватало того умения бить с едва заметной паузой, с четвертьсекундной задержкой перед самым прикосновением к мячу, каким в совершенстве владел Маркин.
— Ну, ладно, Игорь,— сказал я, дав ему пробить еще раз и убедившись окончательно
