Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Я стоял, не испытывая особого воодушевления, перед своим телевизором, и смотрел, как американская команда продолжала праздновать победу на поле, и продолжал смотреть, когда блуждающий объектив телекамеры стал крупным планом давать ликующих американских болельщиков – множество улыбающихся лиц, нередко раскрашенных в цвета национального флага, праздничные шляпы, дудки, рожки, объятия, поцелуи – этакая летняя прелюдия к Новому Году, и в воздухе над всем этим парил большой дирижабль компании «Goodyear»[93]. Но мои мысли были сейчас сосредоточены на той, что исчезла с экрана, на молодой китаянке Лю Ин, не забившей пенальти.
Я представил себе, как она сидит в эту минуту в раздевалке вся в слезах. Ничто в жизни этой двадцатипятилетней спортсменки не могло подготовить ее к тому, что она, должно быть, сейчас переживала, ибо никогда в истории Китая отдельный человек не претерпевал такой внезапный конфуз перед глазами столь многих зрителей – включая сто миллионов ее соотечественников. Окружили ли ее в раздевалке подруги по команде, утешают ли? Или она сидит одна после выволочки от тренера? Виноват ли тренер в том, что отправил ее бить пенальти, хотя должен был знать, что она слишком истощена физически и психологически для такого испытания? Уволят ли теперь этого тренера партийные бюрократы от спорта? А если он сохранит должность и если Лю Ин не исключат из сборной страны, будет ли он впредь доверять ей бить пенальти в важных матчах?
Я задавал себе мысленно эти вопросы так, словно вновь, как в молодости, был спортивным журналистом с доступом в раздевалку, и если бы я работал в той же сфере и сейчас, мой репортаж был бы о ней – о той, кто, вполне вероятно, не уснет этой ночью, кого, может быть, всегда теперь будет преследовать воспоминание об ужасном моменте под ярким солнцем, когда к ней было приковано внимание немалой части человечества. Или я преувеличиваю драматизм ситуации, переоцениваю чувствительность этой молодой футболистки? В числе предполагаемых достоинств сильного спортсмена – способность преодолевать свои неудачи и ошибки, не зацикливаться на них, забывать их и – пользуясь навязшим в зубах выражением девяностых годов – двигаться дальше. И все-таки мне чудилось в не забитом Лю Ин пенальти что-то намного более судьбоносное и душераздирающее, чем запоротый сейв бейсболиста Мариано Риверы из «Янкиз» и даже чем унизительное избиение, которому у меня на глазах десятилетия назад Мухаммед Али подверг Флойда Паттерсона.
Проигрыш американкам в финале чемпионата мира по футболу в 1999 году, когда Китай кипел на медленном огне из-за политической напряженности и полного неприязни соперничества с Соединенными Штатами, придал исходу этого матча значение, какого в иной ситуации он бы не имел; эта игра возбудила амбициозные надежды и националистические страсти китайского народа, но ее результат принес разочарование. Я не мог себе представить более длительного и неуютного авиаперелета, чем предстоявшее возвращение этой спортсменки и ее подруг по команде из Лос-Анджелеса в Пекин. В Китае, где, как известно, родители в большинстве своем не слишком радуются появлению на свет дочери, какая встреча ждет эту молодую женщину, эту дочь? Что ей скажут родные? Что бы я ей сказал, будь она моей дочерью? Как отреагируют люди, живущие с ней по соседству, как поведут себя мужчины-чиновники, отвечающие за развитие спорта в стране?
Телекамеры сосредоточились на вручении американкам медалей. Было примерно 18:45. Я просидел перед телевизором около пяти с половиной часов. Я был на взводе. Моя жена по-прежнему читала у себя наверху. Ее дверь была закрыта. Некоторое время назад она, подав голос со второго этажа, попросила меня убавить звук телевизора. Еще она предложила поужинать в ресторане, но не раньше половины девятого. Я собрался было выключить телевизор, но решил подождать. Обычно после крупного спортивного события – такого, как бейсбольная Мировая серия, как поединок боксеров за чемпионский титул, как финал Уимблдона, как Супер Боул, – проигравшую сторону приглашают к микрофону, чтобы она могла высказать свой взгляд на произошедшее, дать свои объяснения. Я надеялся услышать что-нибудь от китайской команды и особенно от Лю Ин. Но телетрансляция окончилась вскоре после 18:45, и не прозвучало ни слова от нее, и никаких сведений о том, как она переносит случившееся.
Какое, собственно, мне дело? Почему я втихомолку думал о ней в течение всего ужина, безучастно слушая жену и нескольких наших друзей, которые подсели к нам у «Элейн»? Почему я был так разочарован и раздосадован на следующее утро, когда проглядел несколько газетных статей о матче и не увидел ничего, что мне хотелось знать о Лю Ин? Через несколько дней, убедившись, что еженедельные журналы, вынесшие на обложки заголовки статей о чемпионате мира по футболу, тоже не дали в своих публикациях даже краткого интервью с ней, не сообщили о ней ничего, что могло бы удовлетворить мое любопытство, я позвонил своему знакомому – влиятельному редактору Норману Перлстайну, ведавшему публикацией ряда периодических изданий компании «Time Warner», в том числе «Sports Illustrated», «Time» и «People», и спросил, не закажет ли он для одного из своих журналов материал о том, как в Китае отреагировали на возвращение Лю Ин, как она сама пережила и переживает случившееся в «Роуз Боул» и, наконец, что все это говорит (если говорит) о нынешних установках и ожиданиях по отношению к молодым женщинам в меняющемся Китае.
Если мои слова – слова человека, присвоившего роль редактора в разговоре с одним из самых искушенных и успешных нью-йоркских редакторов, – звучали по телефону несколько спесиво, это не слишком меня беспокоило. Мне было шестьдесят семь, ему – около пятидесяти. В своем возрасте я привык к поблажкам, которые мне дают люди более молодые, – во многих случаях, несомненно, их вдохновляет тот факт, что осталось не очень уж долго давать
