Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ

Июнь 1921 года, Китай

Мои дорогие!

В Ханькоу получил ваше письмо. Всё это время был очень занят и тянул с ответом. Со здоровьем у меня всё в порядке, не волнуйтесь. Не могу понять, сколько моих посылок вы получили. До сегодняшнего дня я отправил:

Из Шанхая – шесть ящиков и три мягких посылки (одну из них я отправил немного позже – это старинная европейская одежда).

Из Нанкина – ботинки и старинные изразцы (не помню, во сколько ящиков всё это упаковано – я поручил это сделать хозяину гостиницы).

Я вкладываю в письмо квитанции, сходите, пожалуйста, на почту и скажите, что количество отправленных и полученных посылок не совпадает. Возможно, что я сам ошибся, поэтому нужно подсчитать общее количество. (Всего из Шанхая я послал сначала восемь посылок, и, если, кроме старинной европейской одежды, эти восемь посылок вы получили, всё в порядке.) И ещё, количество книг, указанное на ящиках, может быть ошибочным. В них ещё должны быть старые газеты, которые я вложил туда. Поэтому, если даже количество посылок совпадает, нужно ещё проверить, все ли книги на месте. Очень прошу сделать это, хотя и понимаю, как это утомительно.

Хочу надеяться, что и посылки, и книги в них не пропали. В Ханькоу накупил книг иен на пятьдесят– шестьдесят, завтра отправлю. Не знаю, сколько это будет посылок. Чтобы купить нужные книги, я до предела сократил расходы, экономлю на всем. В Ханькоу директор отделения Сумитомо господин Мидзуно пригласил меня пожить у него, благодаря чему снял с меня расходы на гостиницу. В Китае, куда бы я ни попадал, все японцы оказывают мне самый сердечный приём. Как хорошо, что я стал писателем!

Завтра уезжаю из Ханькоу. Осмотрю Лаоян Лун-мень (дня три-четыре). После этого отправлюсь в Пекин. После отъезда из Ханькоу закончится большая часть моего путешествия.

Я тронут заботами Одзавы и Оаны. Послал им благодарственные открытки.

Живя в Японии, это трудно себе представить, но я целыми днями осматриваю всякие достопримечательности, а вечерами присутствую на приёмах, пишу заметки – в общем, безумно занят. За путевые заметки в газету засяду, только вернувшись домой, здесь ничего не получается. Вот почему писать такие длинные письма для меня каторжный труд. Даже открытку написать я могу, лишь урвав время от сна. Здесь жара как у нас в июле.

В Цзюцзяне встретился с сыном Икэбэ (это врач из Ходзё). Странно, когда встречаешь в Цзюцзяне человека, с которым двадцать лет не виделся в Японии. Сейчас он работает инженером в кинематографе Мацу-такэ.

Прошу вас, внимательнее относитесь к своему здоровью. Просыпаюсь по ночам и мечтаю о возвращении домой.

До свидания.

Акутагава

Р. S. Отправил письмо Ямамото в Пекин. Тётушка, продолжаешь ли ты уколы? Если будешь всё время наведываться в Сибу, то полюбишь тамошних детей, а наших перестанешь любить. Бывай побольше дома, прошу тебя.

14 июня 1921 года, Китай

Мои дорогие!

Приехав в Пекин, встретился с Ямамото. В Китае сейчас повсеместно происходят волнения. Если ещё немного помедлить, то, опасаюсь, вернуться назад не удастся. Осмотрел Пекин (съездил в Датун и посетил храм Шифо). В ближайшие дни предполагаю отправиться в Шаньдун и, осмотрев Сайнань, Тайшань и Цюйфу, на острове Циндао сесть на корабль и морем вернуться в Пекин. Решил на этот раз в Маньчжурию и Корею не ездить. Таким образом, время моего путешествия сократится на треть, но ничего не поделаешь. В моей последней поездке (из Ханькоу в Пекин) мне повезло – не успел я покинуть Ичан, как там начались беспорядки. Только выехал из Ханькоу, как в Учане (он через реку от Ханькоу) вспыхнуло восстание. (Говорят, было убито более тысячи двухсот человек.) Эти волнения происходили сразу же после моего отъезда. Представляете, как бы я натерпелся, если бы они начались к моему приезду! Чувствую себя хорошо. Всё время хожу в летней китайской одежде. Она стоит здесь всего двадцать восемь иен – очень дешёвая и удобная. К тому же гораздо прохладнее европейской. В Пекине днём жара, но ночи прохладные. Я собираюсь вернуться в конце июня, самое позднее – в начале июля, меня это очень радует. Шаньдун – это уже почти Япония, и поездка в Сайнан – уже почти возвращение домой. Пришли книги, отправленные из Ханькоу? Я заранее оплатил пересылку и упаковку. Получите их, пожалуйста. Я и в Пекине покупаю книги. Скажите об этом тётушке. Саквояж пришёл в полную негодность. Всё идёт своим чередом, только вот клопы одолевают. О дне приезда в Токио заранее сообщу телеграммой, будьте все дома. Надеюсь, тётушка тоже не пойдёт в этот день в Сибу. Кстати, о Сибу – неужели брат до сих пор серьёзно занимается торговлей? На этом заканчиваю.

Акутагава Рюноскэ.

24 июля 1921 года, Китай

Я не поехал в Датун, так как из-за забастовки туда не ходили поезда. Пришлось остаться в Пекине. Пришли ли книги, посланные мной из Ханькоу? Здесь лето в разгаре. Сюда больше не пишите. Письмо идёт десять дней, а через десять дней меня уже в Пекине не будет. На этом заканчиваю.

Р. S. Поблагодарите, пожалуйста, Симодзиму-сэнсэя за то, что он мне регулярно пишет. (…)

20 сентября 1921 года, Табата

Уважаемый мэтр!

Всё время собираясь ответить тебе, дотянул до сегодняшнего дня. Знай – это произошло потому, что меня буквально заставили написать новеллу для «Кайдзо». К моему удивлению, писалось так легко, что я исписывал в день по десять страниц. Но получилась у меня новелла или нет – не знаю.

По-моему, «Мать», третья её часть, слабая. Следовало ярче выписать поведение героини в том месте, где она радуется смерти ребёнка. Уверен, от этого новелла только бы выиграла, во всяком случае освободилась от недостатков.

Я испытываю огромную радость, вспоминая в своих путевых заметках о Шанхае, о том, с чем пришлось столкнуться во время поездки. Писание новелл – это стремительный спуск с горы, а писание путевых заметок – спокойное движение по равнине. Как известно, процесс писания – самое скучное занятие для писателя. Восторгаться здесь нечем. Чтобы хоть немного отдохнуть, собираюсь съездить на горячие источники. А сейчас продолжаю понемногу писать путевые заметки и одновременно новеллу.

По твоим словам, читая дополнительный номер «Тюокорона», можно прийти к выводу, что японская литература находится в состоянии застоя. По твоему мнению, произошло это потому, что она лишилась духа свободы, существовавшего в то время, когда мы делали в ней свои первые шаги. «Как хорошо, если бы появлялись полнокровные произведения!» – восклицаешь ты. Я придерживаюсь аналогичной точки зрения. Но ведь каждый, кто говорит: хорошо, если бы появлялись полнокровные произведения, слово «полнокровные» понимает по-своему. Поэтому хорошо, если есть хотя бы туманное представление о том, что значит полнокровное произведение. Сейчас каждый человек перечисляет самые различные условия, необходимые для так называемого полнокровного произведения: реализм, романтизм, человечность, домовитость, – и всё это вкладывается в самое общее определение: полнокровное произведение. Это глупо. В результате появляется множество несоединимых точек зрения. Намного предпочтительней позиция старых натуралистов, утверждавших, что вне натурализма произведение вообще существовать не может. Твои нападки на Кикути тоже вполне резонны. Но и в данном случае меня огорчает безапелляционность – ведь удавшиеся ему произведения в полном смысле полнокровны. (В частности, я восхищён литературной колонкой в газете, которую он ведёт.)

Должен заявить тебе следующее ещё об одной твоей блестящей идее. Причина возникновения критической точки зрения по поводу того, что литература не развивается, объясняется следующим. Литература не подчиняется законам прогресса, действующим в других областях. Она прогрессирует спиралеобразно. Поэтому она беспрерывно возвращается к первоначальной точке. В этом причина того, что натуралисты вернулись к временам «Кэнъюся». Глупо, разумеется, критиковать их за это. Это первое.