Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ

9 мая 1920 года, Табата

Сютаро-сама!

Я восхищён твоим тщательно составленным списком расходов на поездку в Китай. Если удастся, давай поедем вместе. Я ведь тоже собираюсь совершить нищенское путешествие.

Как движется роман? Я слышал сегодня от Фудзи-мори, что ты написал статью обо мне в «SSS»[252]. Мне это очень приятно. (…)

Гаки

18 мая 1920 года, Табата

Намбу Сютаро-сама!

Я восхищён мужеством, с которым ты отдаёшь все свои силы писанию. Склоняю перед тобой голову. Ещё ниже склонил бы голову, если бы ты продолжал писать с сегодняшней стремительностью, но лучше. У меня очень неповоротливая шея, поэтому я никак не могу заставить её обратиться к работе, хотя двадцатую часть «Сусаноо» уже переработал, а с недавних пор пишу не покладая рук. Но всё равно слабые места так слабыми и остаются.

Твоя сила критика (Кикути такого же мнения) в твёрдости. А твоя сила как писателя (это можно видеть и по твоему рассказу в последнем номере «Мита бунгаку») – в стремлении описать ситуацию тщательно, во всей полноте. Ты должен ценить в себе оба эти качества. Только в этом случае сможешь создавать прекрасные произведения. И тогда, даже если Акутагава Рюноскэ не склонит перед тобой голову, родится нечто прекрасное, и её склонит перед тобой весь остальной мир. Кикути в «Литературных беседах» в «Синтё» в качестве выдающихся писателей назвал четыре имени: Катаками, Кимура Ки, Судзуки Дзэнтаро и Накатагава – меня это несколько удивило. Ну ладно, работай спокойно, пиши побыстрее свой роман, а я в сентябре снова восхищусь тобой.

До свидания.

Твой Рю

3 июня 1920 года, Табата

Вакэ Рицудзиро-сама!

Благодарю за «Марию Магдалину». Получив книгу, я решил вместе с благодарностью послать Вам «Волшебный фонарь» и, узнав в издательстве «Сюнъёдо», что его Вам не отправляли, сразу же выслал.

По поводу Ваших переводов. Я не откладывая написал письмо господину Мори из «Сюнъёдо». Он должен ответить непосредственно Вам. Хочу, однако, сказать, что в последнее время журналы неохотно печатают переводы, так что просто не знаю, что и делать. Если, несмотря на это, желание напечататься у Вас не пропадает, то, может быть, Вам лучше выпустить свои переводы книгой в издательстве «Синтёся». Есть ли у Вас переводы рассказов Джека Лондона о любви? Если есть, их можно будет, я думаю, пристроить в «Библиотеке Вертера». Напишите, я тут же передам Вам ответ «Синтёся». Рад буду помочь Вам.

Ваш Акутагава Рюноскэ

3 июля 1920 года, Табата

Наканиси Хидэо-сама!

Прости, что задержал ответ. Скоро я опять буду сильно занят, поэтому если ты свободен шестого (понедельник), то, может быть, зайдёшь (вечерком)? В газете я взял отпуск, но пока ещё нахожусь в Токио и стараюсь избегать гостей. Как прекрасно «Приглашение к путешествию»! Я с давних пор просто влюблён в строку оттуда: «Незабудки Суматры». Прекрасны у Бодлера и «Печали луны», и «Предрассветные сумерки», и «Окна». Много у него стихотворений в прозе. Ты читал «О знаменитом Бодлере» Готье?

Гаки

15 июля 1920 года, Табата

Намбу Сютаро-кун!

Получил твоё письмо. В нем и в критическом обзоре в газете ты написал о «Нанкинском Христе» в совершенно разных тонах. Меня это не порадовало. И сложилось впечатление, что хотя в обзоре ты в общем хвалишь моё произведение, но в то же время беспокоишься о том, чтобы не вызвать у читающей публики недовольства такими похвалами. Возможно, во мне говорит подозрительность, но то, что тон совершенно другой, чем в письме, – это факт. Но давай отвлечёмся от этого и поговорим с позиций чистой логики: ты утверждаешь, что, отдавая должное художественным достоинствам произведения, ты не находишь в нём того, что нашло бы отклик в твоём сердце. Но разве недостаточно, чтобы произведение искусства волновало тебя своей художественностью? Не есть ли то, что находит отклик в сердце, великая тайна? Ты когда-нибудь задумывался серьёзно над этим? Мне кажется, вряд ли. Разбирая моё произведение, ты говоришь, что я злоупотребляю игрой. Что ты имеешь в виду, говоря о злоупотреблении игрой: то ли написание подобного произведения, то ли мою позицию, нашедшую в нём отражение? Если первое, то я бы мог указать с десяток произведений современных писателей, включая таких выдающихся, как Толстой, Франс, Бальзак. Хотел бы услышать от тебя ответ, почему их творчество – игра? Если второе, то я хотел бы спросить: разве можно называть игрой состояние японского туриста, оказавшегося не в силах рассказать правду Цзинь-хуа[255]? Разве когда нам, писателям, удаётся увидеть в жизни odious truth[256], наша нерешительность по поводу сделанного открытия не сродни мучениям японского туриста? Разве бывает так? Разве тебе не знакомо подобное чувство? Тебе не припоминается, что и ты видел вокруг себя бесчисленное множество таких же Цзинь-хуа? И разве ты не догадываешься, что убить их мечту – значит причинить им боль, несчастье?.. И этот вопрос также я хочу задать тебе. Кроме названных мной двух моментов, находишь ли ты нечто другое в моем произведении, что можно было бы назвать игрой? Есть ли на более чем двадцати страницах моей новеллы какие-либо неточности, несообразности? Об этом я тоже, отбросив нерешительность, хочу спросить тебя. Неужели ты настолько не понял темы моего произведения, что осуждаешь меня за образ Джорджа Мерри[257]? Неужели полностью отвергаешь его? А если так, тогда, я думаю, не о чем и говорить.

Быть серьёзным – совсем не значит заставлять персонажи произведения вести серьёзные речи. Задача писателя состоит в том, чтобы достойно отразить нашу повседневную жизнь, заключённую в нас самих и в том, что нас окружает. Я не думаю, что тобой руководят какие-то дурные намерения. Но думаю, тебе следует несколько иначе взглянуть на свою серьёзность. Я не хочу выступать в качестве ментора, но должен откровенно сказать тебе, что я недоволен. И хочу, чтобы ты так же откровенно ответил мне. Пока не ответишь, я с тобой не хотел бы встречаться.

Гаки

1921

13 января 1921 года, Табата

Тамабаяси Кэнги-сама!

Сегодня утром прочёл Ваше письмо.

Хорошее письмо. Прочёл его с удовольствием. Я часто получаю письма от незнакомых людей. Некоторые просят, чтобы я взял их к себе в ученики. Некоторые просят прочесть рукописи. Некоторые просят, чтобы я написал и послал им стихотворение. Получив такие письма, я обычно, недовольно морщась, отказываюсь. Ваше письмо совсем другое. Одно это уже доставляет мне удовольствие. К тому же в нём, как мне кажется, чувствуется чистота, утраченная нами, тридцатилетними. Ещё раз хочу сказать – с удовольствием прочёл Ваше письмо. Но, не будучи с Вами знаком, я не знаю, что Вам посоветовать. Могу лишь сказать то, что говорю всем: независимо от того, кем Вы хотите стать, учитесь. Учитесь, я тоже всё время учусь.