Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия
Пока он прячет телефон, у меня есть секунда рассмотреть собеседника. По роду деятельности Парфёнов с головой погружен в прошлое, однако на библиотечную калошу не похож – хотя и в Бриони не разряжен, как обычно в телевизоре.
– А куда пойдем?
Теоретически, человека, продающего своим соотечественникам ностальгию по стране, которую они недолюбливали, надо звать куда-нибудь, где под «Лаванду» официантки в наколках приносят судака по-польски.
– Да ну что вы, идемте просто куда-нибудь.
Первым попавшимся местом оказывается кофейня «Лачего-то там».
– А помните, Шкловский называл цветное кино «взбесившийся ландрин»?
Я в замешательстве. Какое кино? При чем здесь Шкловский? Кто взбесившийся?
– Ландрин, – показывает на вывеску Парфёнов. – Так раньше называли монпансье, леденцы; у Гиляровского есть про это сюжет в «Москва и москвичи».
Ну и ну; дурацкое слово, которое я автоматически перевел в разряд бессмыслицы, уличного мусора, удивительным образом обросло смыслом и историей; коронный парфёновский трюк, продемонстрированный мне вживую; интересно.
– Ну, что? Прочли мои совьетлайфы? Чего там не хватает?
Странный вопрос для историка – разве историки когда-нибудь спрашивают нас, чего у них не хватает? Историки знают все сами, и когда берутся сочинять свою версию событий, говорят: вы ничего о прошлом не знаете, прошлое – чужая страна, все, что вы знаете о прошлом, – ложь, сейчас я скажу вам правду – как было на самом деле.
Парфёнов поступил с точностью до наоборот. Вопрос, можно ли назвать его «Намедни» народной историей, остается открытым, но факт тот, что, перед тем как сочинять книгу, Парфёнов завел специальный блог и стал советоваться с народом: а давайте-ка все вместе возьмем и вспомним, как оно было. И да, наверняка там чего-то не хватает, но точно нет ничего лишнего: потому что узнаваемо – всё. Каждый год – какой-нибудь там 1965-й или 1969-й – на манер мозаики, составлен из «феноменов» или, в телевизионной терминологии, «сюжетов», десятка по три в каждом. Что за феномены? Молоко в треугольных пакетах, Братская ГЭС, мода на просмотр диафильмов, Солженицын в «Новом мире», Успенский придумал Чебурашку, запустили луноход, первые мини-юбки… История в изложении Парфёнова выглядит чрезвычайно friendly; прошлое – хорошо знакомая страна, куда нельзя попасть насовсем, зато можно съездить туристом, чтобы убедиться: да, ничего не пропало, вещи не поменяли владельцев, о них заботятся, и цена их даже растет – потому что годы облагораживают. Точно, диафильмы в коробочках, и проектор, да, перегревался все время, больше трех подряд лент не посмотришь, и молоко в треугольных пакетах вечно текло.
– Зато 16 копеек стоило, а вот я сейчас был в Вологодской области…
Тут Парфёнов неожиданно углубляется в сравнительный анализ динамики цен на молочные продукты в городе Череповец и на Лазурном Берегу за последние тридцать лет; видно, что и с тем, и с этим местом он знаком основательно и про подорожание может проговорить битый час, не хуже любой бабки со скамейки; ему все интересно, и это тоже.
В каждый из четырех томов «Намедни» зашито по десятилетию: шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые, девяностые. Внутри – развороты, имитирующие советские газеты. Заголовки на развороте: «Ушастый сменит Горбатого», «Косыгинские реформы», «Сука Стрелка родила»; шпилька в том, что в советских газетах вряд ли поместили бы на одной полосе материалы про космос и про ширпотреб.
Однако ж если ничего нового нет и все всё и так знают, что такого особенного в парфёновских «сюжетах»?
Прежде всего важно, как написано, – с интонацией, смешно, красиво, иной раз чуть ли не стихотворение в прозе получается; но главное – точно, всегда в яблочко. Бог в деталях. Неаккуратность – любая – Парфёнова раздражает; «неточно» – главная его претензия к чужим хроникам, претендующим на адекватное воспроизведение времени. Пелевинский роман «Generation „П“», знаете, почему ему не нравится? Вообще, «на ящике» (в книге он пишет «в телевизоре», но говорит – «на ящике») все не так, но особенно – мелочи, детали; вот, например, упоминается бижутерия Армани, «хотя всем известно, что Армани бижутерию не делает».
Бижутерия Армани, Шкловский, Крокодил Гена; положительно, по степени осведомленности этот человек располагается где-то между Дживсом и Яндексом.
Так это что, телевизионные фильмы, переведенные на бумагу? По сути – да, но по реализации – ни в коем случае.
– Ах, хвост торчит?! Ну, на «Союзмульфильм» позвоните, у них должны быть фотографии без хвоста! – опять в телефон. – Ничего сами сделать не могут! – это уже мне.
Верстальщики доделывают макет книги «Намедни», автор, очевидный перфекционист, нервничает. «Сюжетов» стало гораздо больше, большинство текстов написаны заново, иллюстрации – все с нуля, за каждой чуть ли не месяцами охотились. Вообще-то он еще в девяностых, во времена телевизионного «Намедни», хотел сделать из этого книгу – но затея стоила слишком дорого. И когда издатель Пархоменко предложил ему заняться этим, он спросил – а готов ли тот потратить дикие тыщи: верстать каждую полосу, как отдельную газету, искать репортажные кадры, покупать фотографии в Associated Press и Paris Match?.. Пархоменко, узнав приблизительный бюджет проекта, тут же скис – однако ж через некоторое время снова нарисовался и предложил позавтракать в «Мосте» втроем с владельцем издательства, олигархом Мамутом. И вот когда Парфёнов услышал слово «Мост», он понял, что есть шанс, дело выгорит – бюджет завтрака, по крайней мере, сопоставим с ценой хорошей фотографии. Тут Парфёнов улыбается, но ты даже не успеваешь понять, искренне или нет; улыбка быстро стирается: некогда. Часов на нем нет, но время меряется звонками по телефону, который вибрирует раз в пять минут, железно: шофер, корреспондент Колесников, писатель Иванов, из издательства, брат… Леонид? Леонид? Леонид?
– А вы знаете, например, что имя Леонид было страшной экзотикой еще в шестидесятые?
Нет, не знаю: в семидесятые Леонидов было уже завались, в честь Брежнева.
– Да нет, что вы, у меня мама – учительница истории, назвала меня в честь спартанского царя.
Странная особенность, о которой вы не знаете, если видели Парфёнова только по телевизору: он все время кого-то изображает. Первую миниатюру Парфёнов разыграл прямо на улице, демонстрируя особенности профессиональной манеры фотографа-американца; оказалось, это была только увертюра – за пару часов он перевоплотился еще человек в пятнадцать, среди которых фигурировали профессор Лотман, сатирик Райкин, артист Табаков, генсек Брежнев, писатель Алексей Иванов, актриса Раневская, президент Ельцин, и это далеко не полный перечень. Иногда это всего несколько слов, образчик голоса, интонации, но иногда он принимается разыгрывает целую сценку: привстает, здоровается с рукавом собственной куртки, висящей на стуле, имитирует мимику – артист. Впрочем, сказать, что этот самый артист в нем пропадает, тоже нельзя – по каналу «2×2» показывали озвученный им (полностью! за всех персонажей!) мультсериал Monkey Dust, беллетрист Акунин, случайно услышав, как Парфёнов говорит по-немецки, собирался снять его в своей «Смерти на брудершафт» в роли германского шпиона Зеппа, а еще он играет в театре – во всяком случае, утверждает, что между семью и десятью вечера ему лучше не звонить: «Я на сцене». И ладно бы только между семью и десятью; общаясь с ним, испытываешь ощущение, что попал не то на мюзикл, не то в оперу: он примерно 90 процентов времени что-то поет. Нет, не собственные арии, правда, а цитируя («Помните это, да?») Бернеса, Высоцкого, Зыкину, Окуджаву, Кристаллинскую, Пьеху, и не просто там строчку, а целыми куплетами; не знаю, какие роли он исполняет в театре, но если бы ему дали изображать музыкальный автомат, он бы точно не сплоховал.
И если цветное кино показалось Шкловскому похожим на взбесившееся монпансье, то почему бы истории не выглядеть, как сошедший с ума музыкальный автомат?
Первый год с Лениным
Я полжизни занимался тем, что выбирал хорошие книжки, и в какой-то момент – по косвенным признакам, так астрономы догадываются о существовании сверхмассивных объектов, не испускающих света из-за чересчур значительной гравитации, – понял, что пора бы мне взяться за полное собрание сочинений Ленина. Ну, почему-почему; а почему нет? В конце концов, люди читают книжки затем, чтобы узнать какую-то невероятную историю – и понять, как все устроено на самом деле; 55-томник вполне соответствует обоим критериям. Потом, пресловутое общество потребления заслуживает самой жесткой критики – но одно его преимущество несомненно: если по какой-то причине у тебя есть год на какой-то странный эксперимент с неочевидными результатами, то никто тебе слова не скажет. Вон, один человек целый год ел только в «Макдоналдсе»; другой год не покупал товары, на которых значилось Made in China; третий штудировал от первого до последнего тома Британскую энциклопедию. Некоторые называют это «интеллектуальным приключением»; но вообще-то люди делают это просто ради интереса – посмотреть, что с ними будет, как они изменятся; ведь даже самые отчаянные консерваторы втайне хотят, чтобы завтра было не таким, как сегодня.
