Мысли о главном. О жизни и смерти - Валерий Степанович Миловатский
* * *
А вечность – она всегда есть, она тут, рядом!
Вечность – это соединение со Всем! (со Вселенной, с Богом).
03/06/1997. Смерть – не просто переход в иной мир. Дело даже не в неизвестности и трагизме её. Всё гораздо страшнее. Да, будет, как верю я, другая реальность, другая материальность даже, с иной духовностью, может быть, с более разнообразными красками и звуками…
Но будут ли когда-нибудь и где-нибудь (пусть жалкие и несовершенные) такие же материальные тела, как у нас? Такое же драматичное соотношение духа и материи? Такой же сонм коллизий, как в земной жизни? Все эти зверушки, травинки, пташки.
Будет новый эон, а нашего-то не будет? Наш пройдёт? Умрёт? Исчезнет? Вот что страшно жалко – жалко уходящего этого мира, нашего мира!!! Исчадие ада – мерзкая случайность нашего мира – их не жалко. Но без них мир наш так чудесен! Но преходящ, преходящ и так краток!!
Боже, вот ужас! Понятен Есенин, когда говорит, что в раю не будет этой Руси и этой природы; права Цветаева, завещавшая записывать всё, всякий миг и деталь этой жизни! Есть подобное и у Блока, и у Лермонтова. Сильнейше это высказал Фет:
Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт, и плачет, уходя.
05/06/1997. Тайна я – во множестве я, его составляющих, его несущих, реализующих. То же ли это я во мне, что было 20 лет назад, 30, 40? Нет, не то! И всё же то.
Не то, ибо оно всякий раз умирало то вместе с отцом моим, то с тётей Дусей, то с любовью моей той или этой, с близким человеком, с уходом детства. Душа моя переполнена моими мёртвыми я (некрополь).
Да, всякий раз я продолжаюсь за счёт того, что вновь отрастало, отпочковывалось от моего я-стержня – новое я, как почка на дереве. И я весь состою из множества подобных отростков – пучок отростков – и новых обличий я – вот что такое моё главное я, моя душа (и прав Достоевский, сказав о множестве личностей в человеке). Пучок личностей в одной личности. Это результат беспрерывной борьбы жизни и смерти во мне, в моей душе – и она как результат шаткого равновесия в этой борьбе.
Как укрепить её? Разве можно смириться с этой цепью умираний в моей душе, с этим отмиранием её поэтапным (ведь это не из-за роста, как отмирание хвоста у головастика), с этим истощением её жизненных сил? Разве не могли бы все эти я продолжать жить? И плодиться для дружбы, как результат растущего опыта и жизни, не мешая друг другу, – а не как результат замещения бывшей души – новой. И разве великие святые не отличаются тем, что умеют воскрешать в себе эти умершие «прежние» души и интегрировать все их в своей душе как живое содружество, живой ансамбль, собор я. И разве тем самым они не сохраняют молодость своей души, даже её детскость (например, Серафим Саровский)!?
Вот их сила, вечность, святость! Вот соки живительные. Не засыхай, душа! Будь всегда дитём, ребёнком – неустанным, свежим, жизнелюбивым, всё и всех любящим!
12/06/1997. Душа, когда любит, начинает (вся или частично?) расти, как растение, к солнцу своей любви. И, о горе, о ужас! Когда она теряет солнце любви – она должна умереть в той своей части, что выросла, любя.
18/06/1997. Время входит в человека – и становится личностью. Время должно делаться личностью, претворяться в неё. Оно жаждет этого как бессмертия – а не распыления и растворения в ничто. И грех терять время!
Вот наши детские воспоминания: это уже структура и часть нашей личности. Их бы не было, если бы мы ничего не делали, упустили время. Не взяли бы в себя, в свою душу эти действия, переживания, самоё время, претворённое в опыт, и не привили бы, как привой, к своей личности.
Время и личность человека взаимодействуют (только посмеют не взаимодействовать!) – и в результате время через личность, благодаря ей олицетворяется.
Есть ли дух времени? Есть, конечно. Дух времени – это не через человека, это особая субстанция. Но человек и её питает своими действиями, активностью. И могут творить они либо в унисон, либо в противоречии. Вернее, человек может принадлежать ещё не пришедшему, новому Духу времени, а жить – в нынешнем, прежнем…
23/06/1997. Божество – это ритм.
Ритм дыхания и жизни; ритм пения и духа. Вера и моление вне ритма, как и творчество, лишены жизни и действенности (может быть, и – истинности!)…
* * *
Симфония ритмов мира непостижимо сложна, многообразна и плотна; она пронизывает собой весь мир «до дна», и нет местечка в нём, где бы не было ритма. Нет пустот без ритма, весь мир пульсирует, ибо живёт и творится.
10/07/1997. Когда приезжаешь куда-нибудь после долгого отсутствия – хочется жизнь жить заново: как будто отрезается часть прошлого и – самое главное – будто до тебя (твоего приезда) ничего здесь не было, ничего не делалось, не жило – момент первозданья!
* * *
И поле, и река, и холмы будто и не существуют – если ты не приедешь, не увидишь их красоту. Красоту надо видеть – иначе она умрёт!
11/07/1997. В природе нет небрежности и неряшливости, всё – и лист подорожника, или ореха, каждая травинка – имеет совершенную и прекрасную форму. Всё отчеканено со всевозможным совершенством, хотя и чрезвычайно разнообразно и непохоже друг на друга.
02–03/09/1997 На Пушкинской. СПб. Ночь
Православные часто говорят, что нет случайностей – так что же, жёсткий фатализм предопределения? А как же борьба тёмного со светлым и свободный выбор свободной воли? Не существуют ли контуры предопределения, прочее же развивается в пределах этих контуров, подчас сложно предсказуемое.
Но вот что важно: дело не в том, случайно или не случайно то-то и то-то, а в том, что ничто, никакой случай не существует без смысла. Именно в том-то и дело, что какой бы случай ни произошёл, он всё равно обретает и имеет смысл. И тем больший смысл, чем более высокая и могучая душа соприкасается (или борется) с данным случаем: высокая душа и самый безобразный случай наполняет великим, насыщенным смыслом – ибо
