Избранное - Алессандро Мандзони
Эта трагедия была тоже исторической, — история для итальянцев, так же как для всей европейской литературы того времени, была проблемой актуальной. Она была написана в годы особенно напряженной политической борьбы за освобождение Италии, в период, когда австрийская полиция сажала в тюрьмы итальянских патриотов, даже неповинных ни в каких политических действиях.
Так же как и в первой трагедии, в «Адельгизе» разрабатывается проблема отношения политики и морали и утверждается нравственный смысл истории. Однако здесь эта проблема поставлена несколько иначе; речь идет о двух завоеваниях Италии: первое — лангобардское в 568 году. Дикие лангобарды вместе с такими же дикими саксами и свевами истребляли итальянцев, разрушали города, сохранявшиеся после римского владычества, грабили селения. Это продолжалось более двадцати лет, и почти все земли Италии переходили из рук в руки в непрерывных войнах. Центрального государственного управления не было, власть отдавалась дружинникам и спутникам короля. Народ был по существу совершенно бесправен, и герцоги, владевшие отдельными областями, вели себя как короли, а короли пытались ограничить их области, хотя в большинстве случаев безрезультатно. Завоевания и набеги, также и на папский Рим, происходили часто, и папы, искусные дипломаты, натравляли своих врагов друг на друга и тем спасали свои владения. Папы часто искали помощи у франков, и только в 774 г. Карл Великий окончательно разгромил лангобардское королевство, а в 776 г. вторым походом уничтожил герцогства и ввел франкскую систему управления.
О лангобардском завоевании Италии, так же как о завоевании франкском, велись долгие споры. Мандзони решал эту проблему, так же как проблему «Графа Карманьолы», в свете интересов современной эпохи. Свое понимание событий, рассказанных в драме, Мандзони изложил в «Рассуждении о некоторых вопросах истории лангобардов в Италии». До того времени историки утверждали, что после лангобардского вторжения завоеватели и итальянцы слились в одну нацию, и папы вызывали распри и набеги, чтобы сохранить самостоятельность и владеть своей областью. Мандзони утверждал, что рабы никогда не могут слиться со своими тиранами, и политика пап спасала существование итальянского народа. Уничтожение лангобардского королевства улучшило положение итальянцев, потому что франкское господство, вызванное властью папы, было мягче. Но все же это было завоевание, иностранное ярмо, и потому не было абсолютной справедливостью, а только справедливостью относительной, которую только и можно найти в делах человеческих, т. е. в истории, — писал Мандзони.
Адельгиз мыслит так же, как создавший его автор, — он понимает историческую необходимость современной ситуации, которую не понимает ни Дозидерий, ни его герцоги, он угадывает будущее, — в этом он похож на Дона Карлоса, тоже человека будущего, героя Шиллера. Смысл трагедии заключен в этом персонаже.
Образ Карла Великого Мандзони построил так, как понимали великих людей Вальтер Скотт, разработавший эту проблему в своих романах, французский философ В. Кузен и французские историки того же времени. Историю создают человеческие массы, но их воля и потребности осуществляются через посредство их представителей, «великих людей», которые и действуют на сцене истории. Осуществляя волю народа, они исполняют миссию, порученную народу историей. Они не самые лучшие и не самые достойные, — они только «избранные». Карл Великий — человек самый заурядный, не святой (его развод с Эрменгардой свидетельствует об этом), не ученый, не герой и не законодатель — Мандзони подчеркивает это в своей трагедии. Карлу все удается, так как история поручила ему решить задачу, подсказанную временем. Он велик, потому что он делает то, что заставляют его делать необходимость, или случай, или обстоятельства.
Адельгиз отличается всеми добродетелями, но все же он погибает, — так как историческая справедливость, по мнению Мандзони, осуществляется не в земной жизни одного человека, а в биографии человеческого рода.
Последние слова Адельгиза отцу все современные исследователи толкуют как вопль беспредельного отчаяния и отрицание истории. Но Адельгиз имеет в виду не первородный грех детей адамовых, а исторический грех первых лангобардов, вторгшихся в Италию и установивших там «режим завоевания». Разбитые Карлом, лангобарды пожали жатву, посеянную их предками: понимание права как силы порождает непрерывную цепь насилий и завоеваний, предела которым нет. Дезидерий, веривший только в силу меча, побежден мечом более правого соперника. Адельгиз открывает Италии перспективу будущего, — без этого историческая драма не могла бы выполнить своего назначения — показать пути дальнейшего развития и возвестить новую эпоху.
Каким бы «прогрессивным» ни было новое завоевание, оно не освободило Италию. Храбрецам-франкам, оставившим свои замки и выступившим в тяжелый и опасный поход, была обещана награда — новые земли, замки и рабы. Хор, которым завершается третье действие, говорит об этом очень четко. Критики обычно рассматривают эти строки как выражение антидемократических тенденций Мандзони, его презрения к своему народу. Особенно обидела критиков последняя строка — «утративший имя, в рассеянье жалком живущий народ». Но эти слова передают реальное положение дел, — в те времена итальянцы не имели своего имени, а латинами назывались все те, кто говорил на латинском языке. Если бы Мандзони изобразил итальянцев VIII века борцами за свою свободу, его драма превратилась бы в буффонаду. Но он чувствует к этой порабощенной безличной массе глубокую симпатию и сострадание.
В первоначальном тексте трагедии роль покоренного народа в поражении лангобардов подчеркнута значительно резче, особенно в речах Адельгиза. В окончательном тексте эта тема звучит только в одном эпизоде, который подсказала Мандзони анонимная «Новалезская хроника». В стан Карла, безрезультатно осаждающего укрепления лангобардов в горном проходе Валь-ди-Суза, приходит диакон Мартин, прошедший по трудным горным тропам через Альпы, чтобы указать Карлу путь в Италию. Если бы лангобарды освободили итальянцев, никогда бы Карл не проник в Италию. «Пусть Риму больше не угрожает это неправедное и злое племя, — говорит диакон Карлу, — и да будет твоею рукой облегчено ярмо остальной Италии, если еще не наступил день и не родился человек, который совсем освободит ее от ига; в этом будет моя награда». Эти слова, также не вошедшие в окончательный текст, раскрывают и роль итальянцев в изображенных событиях, и историческую правоту Карла, и философско-историческое значение трагедии.
* * *
Как первая, так и вторая драма Мандзони имеют остро политический и современный смысл. Италия в конце XVIII века была завоевана французами. Это новое «франкское» завоевание было гораздо более прогрессивно, чем недавнее австрийское, но рассчитывать на освобождение при помощи иностранных штыков было невозможно, — освободиться итальянцы смогут только собственными силами, но они отвыкли от военного труда, разоружены материально и духовно. Проблема, поставленная перед великим писателем потребностями исторического становления
