Избранное - Алессандро Мандзони
Государственный строй Венеции не менялся в течение веков. В XVI веке появляется целый ряд итальянских и латинских сочинений о политическом строе Венеции. К концу века эти сочинения приобретают апологетический характер, так как прославление республиканского строя Венеции было средством тайной полемики с испанским деспотизмом. «Венецианская школа» политиков и историков, прославляющая строй и метод правления олигархической республики, распространяется далеко за пределы Венеции. Пользовался известностью принадлежавший к той же школе Паоло Парута, автор сочинения «Современная государственная жизнь» (1599), о котором Мандзони упоминает в «Обрученных». Джованни Ботеро известен тем, что ввел в политическую литературу термин «государственный интерес» в книге под тем же названием. Ботеро полемизировал с Макиавелли, но, проповедуя практику Венецианской республики, стоял на той же нравственной позиции. Дон Ферранте, герой «Обрученных», читал эту книгу и ставил ее так же высоко, как и «Государя» Макиавелли.
Для ума, ищущего в исторических событиях нравственный смысл, политика Венеции — долгая цепь преступлений, обманов и самого жестокого деспотизма, казалась достаточным объяснением и политического упадка Венеции, и потери ею самостоятельности. Для такого ума оправдание венецианской политики и венецианского «государственного интереса» было невозможно.
Невозможно оно было и для Мандзони. Философия истории, вырабатывавшаяся в борьбе с реакцией, нравственная философия, требовавшая «категорического», то есть формального повиновения законам нравственности и отвергавшая макиавеллизм в политической практике реакционных правительств, романтические литературные теории, имевшие своей задачей подготовку итальянского Рисорджименто, определили замысел Мандзони — выбор темы и сюжета, центральные образы трагедии, ее содержание и ее форму.
Мандзони с тою же страстью, что и Альфьери, сражается с макиавеллизмом. Он понимает, что эта теория служит лишь силам реакции, и связывает ее с темным прошлым Италии. Но вместе с тем он сражается и с эвдемонической моралью XVIII века. Ему кажется, что нравственная ценность поступка определяется не пользой, которую он приносит, но исполнением одного и того же, всегда равного самому себе формального долга. Очевидно, здесь сказалось влияние всей той литературы, которая развивала кантовские идеи. Она согласовалась с католическими учениями, которые как раз в это время Мандзони развивал в своем трактате «О католической морали».
Мандзони подчинил эту мораль задаче своей жизни и творчества — национальной независимости и счастью итальянского народа. Принимая формальный принцип абстрактного «категорического императива» и разоблачая макиавеллизм, он боролся против реакции и поработителей итальянского народа.
В «Графе Карманьоле» резко противопоставлены две системы нравственности: мораль «государственного интереса» и мораль «категорического императива». Первая представлена венецианским сенатом, и глашатай ее — Марино. Другая — графом Карманьолой, и глашатай ее — Марко. И Марино, и Марко Мандзони назвал вымышленными героями, то есть придуманными для того, чтобы воплотить две системы нравственности.
С первого же акта читатель попадает в атмосферу подозрительности и недоверия. Несколькими штрихами обрисована государственная машина Венеции, исключающая всякое человеческое отношение к человеку, всякое понимание нравственности. Дож говорит Карманьоле:
Мы вместе с вами делим чувство мести.
Заботливей, чем прежде, мы поднимем
Свой щит над вами…
С самого начала Венеция подозревает и угрожает.
Марино еще более резко выражает недоверие к Карманьоле, и в ответ на эти рассуждения дож обещает шпионить за полководцем, которому Венеция вручает свою судьбу: ведь у Венеции есть глаз, чтобы следить за ним, и невидимая рука, чтобы его поразить.
Тут выступает Марко: зачем омрачать подозрениями это прекрасное начало? Нужно думать о наградах, а не о карах. Марко лучший психолог, чем Марино и дож: он понимает Карманьолу и доверяет ему, потому что так же благороден, как он. Таков пролог к дальнейшим событиям.
Карманьола с радостью принимает командование армией. Нет никакого сомнения в том, что он неспособен на измену. Он отпускает пленных, потому что понимает людей:
Побежденный враг
Не будит больше гнева. Честно бьются
Сердца солдат под их стальной кольчугой,
Несчастье им внушает состраданье,
Они хотят прощать своих врагов…
Комиссары думают иначе и не отпускают пленных. Это ошибка, которая вызывает военные неудачи. Сенат видит в Карманьоле изменника. Между Марино и Марко происходит разговор, объясняющий дальнейшие события. Марко так же предан Венеции, но его представления о пользе родины правильнее, потому что более нравственны. Он верил, что полезным для Венеции может быть только то, что служит ее чести. Ясная, отчетливо выраженная мысль: нельзя противопоставлять полезное нравственному, потому что только нравственное может быть полезным. Безнравственные поступки приводят к гибели того, кто их совершает. Такова основная идея «Графа Карманьолы», нравственная и политическая одновременно.
Дело сделано. Невинный человек, жертва интриг и личной ненависти, завлечен в ловушку и казнен. Это «государственный интерес», но он принес Венеции вред. Недоверие, основанное на зависти и полном отсутствии нравственного чувства, помешало Карманьоле осуществить свои замыслы и принести Венеции полную победу и лишило ее великого полководца.
«Крик врагов и потомства», который в глубине своей совести услышал Марко, принесет Венеции еще больший вред. Это говорит и Карманьола в своей последней речи. Ту же идею неизбежного исторического возмездия высказывает хор:
И злобный виновник чужого несчастья
От кары и мести себя не спасет…
Пусть мщение медлит — оно неизбежно,
За жертвой намеченной смотрит прилежно,
Идет по следам ее, видит, и ждет,
И всюду и зорко ее стережет.
Таков нравственный фон, на котором развивается действие. Вне этой идеи оно оказывается бессмысленным, историческое поучение исчезает, и драма превращается в скудный содержанием исторический анекдот.
Венецианскую республику постигла кара: могучее государство, распространившее сеть своих торговых контор, свои флотилии и свою инквизицию на весь Левант, захирело и погибло. Мандзони объясняет это государственным устройством Венеции, ее олигархическим режимом, естественно связанным с жестокой деспотией и с теорией «государственного интереса», неизбежно превратившегося в интерес реакционного класса. В известной мере Мандзони был прав, хотя он
