От Александровского централа до исправительных учреждений. История тюремной системы России - Александр Викторович Наумов

— В Озерлаге содержались известные люди…

— В повести Дьякова описана моя встреча с Тодорским. Но в книге все описано по-иному, чем было на самом деле. Однажды вместе с главным инженером строительства я был на лагерном пункте, где содержался Тодорский. Когда мы обошли объекты работ, мы зашли в зону — посмотреть кухню, бараки, в каком они содержатся состоянии. Ну, естественно, в это время все, кто оставался в зоне, пошли ко мне со своими вопросами… А надо сказать, что на этом лагерном пункте была излишняя рабочая сила, для этих людей не могли предоставить фронт работ, и поэтому вокруг меня собралась приличная толпа. Я веду беседу, отвечая на разные вопросы, и вдруг слышу:

— Гражданин начальник, можно к вам обратиться? — и называет себя. — Обращается заключенный Тодорский.

Эта фамилия мне ничего не говорила, а главный инженер вдруг спрашивает:

— Тодорский, а вы в Генеральном штабе не работали?

— Работал.

— Так вы тот самый Тодорский?

— Да, тот самый. Я был заместителем начальника Генерального штаба по учебным заведениям.

И вот главный инженер шутя говорит:

— Мать честная, а у меня ведь все документы вами подписаны. Надо их спрятать, а то еще и меня посадят.

Все вокруг засмеялись. И вот тогда я подумал, как могло случиться, что этот человек работал в Генеральном штабе, а теперь — в зоне, и спрашиваю, кто он по званию. Оказалось, генерал-майор. И я его попросил:

— Ну, расскажи, за что тебя посадили.

Мы отошли в сторону, сели на бревна. Он рассказывает: проходил по делу Корка, который в свое время командовал Московским военным округом. Сам Тодорский в то время еще не был заместителем начальника Генерального штаба, а был начальником военно-воздушной Академии имени Фрунзе. Корка и еще несколько человек, проходивших по делу, расстреляли. Я задаю вопрос:

— Почему их расстреляли, а вы остались живы?

— Гражданин начальник, я в их организации не состоял.

— Как не состоял?

— Ну, так, не состоял.

Тогда я задаю новый вопрос:

— Ну а что-нибудь ты замечал за ними?

— Бывали какие-то приказы, с которыми я не был согласен… Но чтобы яркая антисоветчина присутствовала — этого не было.

И вот дали ему 15 лет. Спрашиваю его:

— Чем вы здесь занимаетесь?

— Банщик я, заведую баней.

А на этом лагерном пункте содержалось порядка 800–900 человек. Продолжаю расспросы:

— Тяжело?

— Да нет, гражданин начальник, справляюсь. Бывает, тяжело, но мне помогают. По крайней мере, я все время в тепле. Живу в административном бараке.

Вот такой был с ним разговор, после которого я решил, что он больше не будет банщиком. Подозвал начальника лагерного пункта, говорю ему, чтобы отправили Тодорского в центральную больницу, что была от Тайшета на 54‑м километре.

На второй день Тодорский этапом ушел на больницу. И вот во второй раз я встретился с ним уже в больнице, где он был дневальным в бараке, в котором жили врачи. Помню, мы и в этот раз поговорили о том о сем. И в нашем разговоре даже промелькнуло, что здесь интереснее, дескать, кругом одна интеллигенция, есть с кем поговорить…

В Озерном лагере сидело много известных людей: генералы Крюков и Тодорский, певица Русланова, дочери атамана Семенова, жена и дочь Пастернака, жена Бухарина… Это те люди, которых можно было реабилитировать… даже не нужно было их сажать. Я многим помогал. Однажды помог двум ленинградским писателям, сейчас не помню их фамилий. Об этом впоследствии было написано, что я им разрешил писать в лагере, мол, до этого запрещались чернила, не давали… Это не правда. В лагере чернила разрешались, карандаши разрешались, письма могли писать, когда разрешалось. Нельзя было использовать только химические карандаши, потому что делали так называемую мастырку — вводили в кровь этот химический карандаш, и получался нарыв. А делали это для того, чтобы попасть в больницу. И чаще всего такие вещи делали воры в законе, как мы сейчас называем.

— Откуда в Озерном лагере для политических заключенный были воры в законе?

— Озерный лагерь создали на базе Ангарского, где политические и бытовики были вместе. И вот бандиты, воры, жулики, судимые по уголовным статьям, сами хотели, чтобы их осудили по политической статье. А у него все равно 25 лет сроку… И вот такие осужденные за бытовые преступления вдруг стали создавать в колонии антисоветские кружки. Оперативные отделы заводили дело, и их уже судили не за уголовные преступления, а за политические.

— То есть повторно судили?

— Да.

— Зачем же они хотели получить политическую статью?

— Ну как зачем? Чтобы представляться не бандитом, а политическим. И их в Озерном оставляли.

— Вы упомянули про двух писателей…

— Они начали роман, здесь, в лагере, якобы здесь в лагере им запретили писать, обратились ко мне и я им разрешил писать.

— Кому еще помогали?

— Я ходатайствовал о смягчении наказания Тодорскому. Он написал заявление о досрочном освобождении. А я ему сказал: «Передай заявление мне, а я уже пошлю ходатайство». Года на два ему сократили срок. Освободили, но оставили на ссылке в Красноярском крае, где он работал в леспромхозе.

— А в судьбе Руслановой приходилось участвовать?

— Ну, в каком плане я участвовал? Русланову сразу определили в ансамбль песни и пляски — был у нас такой ансамбль. Ни на каких работах — общих работах — она ни одного дня не была. Конечно, она личность известная, как только прибыла в лагерь, мне доложили: вот, мол, прибыла Русланова. А я еще когда жил в Москве, ходил на ее концерты, любил ее песни. Стоящая актриса была. И вот она оказалась в лагере. На эту тему я с ней разговаривал: как, за что она оказалась в лагере. Приехала она в своей одежде, в которой она выступала на сцене. Платье у нее было такое… бархатное, золотыми нитками прошитое. Она всегда выступала в этом платье и в лагере. Пела она много. Неправильно говорят, что когда она пела, не было аплодисментов, потому что аплодисменты были запрещены. Глупость! На каждом лагерном пункте были кружки самодеятельности. Она выступала перед заключенными. Говорят, что начальство сидело всегда на первых рядах. А на лагпункте кто был начальством? Пять человек. Вот и все. Остальные — заключенные. И там аплодисменты никогда не запрещались.

Я был в лагере только на двух концертах Руслановой. Однажды попросился посмотреть