Мысли о главном. О жизни и смерти - Валерий Степанович Миловатский
Разве не об этом же сказано у отца Сергия Булгакова: «Время имеет свой план и свой синтез внутри себя, оно содержательно»[218].
Развивая далее свою идею, Трубников пишет: «Идея целостного времени… необходимым образом связана с индивидуальностью событий»[219]. Эта идея позволяет выйти «за пределы дурной бесконечности простого повторения моментов времени. Она «предполагает более чем одно временное измерение», что позволяет представить время объёмным, а не линейным. (Как это созвучно писаниям Даниила Андреева!)
Затем он рассуждает непосредственно о времени человеческого существования: «…эта целостность <времени> оказывается весьма реальной прежде всего в непосредственно-личной сфере человеческого бытия», в которой «обнаруживает себя цельность человеческой деятельности», где цель и причина, начало и конец «сливаются в единый диалектический процесс взаимодействия, взаимного определения»[220]. Это, в свою очередь, предполагает такие формы существования (имеется в виду прежде всего человек, человеческое существование), которые следует характеризовать как «формы самоопределения, самодействия, самодвижения», принципиально отличающиеся от форм, вынужденных лишь претерпевать существование[221].
Возникает вопрос: можем ли мы воздействовать на самоё время или принуждены только претерпевать его? И Трубников отвечает: «На место прежней власти времени как такового в нашем мышлении о мире устанавливается власть какого-то иного начала, более фундаментального, чем время само по себе»[222]. Но что может быть фундаментальнее времени?? Ответ Трубникова гласит: мы сами! Вот его рассуждение: по Эйнштейну, время движется (и изменяется!) вместе с той реальностью («телом отсчёта»), с которой оно связано. Или, решимся сказать, к которой оно «привязано». «И если Эйнштейн прав, – рассуждает Трубников, – если время действительно есть характеристика, необходимым образом связанная с тем телом отсчёта, к какому она относится, то истинное решение проблемы времени уже не в том, что «сосуд» нашего физического мира «опрокинут» и «сыплющемуся» не дано по своему произволу ни перевернуть его, ни положить набок. Тогда это решение могло бы основываться на том, что «временная переменная» есть зависимая переменная, и, следовательно, время человеческого бытия, или время в его человечески значимом определении <измерении!>, прямым и непосредственным образом зависит от того «тела отсчёта», каким являемся мы сами, люди, живущие в этом мире и так или иначе действующие в нём. Тогда время ставится в зависимость от способов и форм человеческой деятельности, т. е. если не от человеческой воли или человеческого произвола, то от вольных или невольных человеческих действий, результатом которых в некотором окончательном смысле является человеческое бытие, а вместе с ним и такое общее его условие, как время»[223].
«Если дело обстоит так, – продолжает Трубников, – то время в человечески значимом его определении уже не есть ни равнодушное к бытию человека, ни чуждое ему космическое начало, ни нейтральное к общим условиям и формам его жизнедеятельности. Напротив, оно оказывается “началом”, “субстанцией” самой человеческой жизни и является равнодушным и чуждым лишь там и постольку, где и поскольку сам человек в своей жизнедеятельности, в своей неустанной “борьбе с природой” остаётся равнодушным к истинной своей связи с миром, где он рассматривает мир как чуждое ему начало, где он противопоставляет человеческое “начало” “началам” природы и рассматривает природу как объект приложения своих сил, как чуждое, способное лишь питать его тело. Чуждая власть времени оказывается ответом на это отношение»[224]. Следует же, напротив, осознавать «общую форму человеческого существования в мире как продолжение существования самого этого мира, как одну из восходящих его, этого мира, форм самоосуществления»[225].
Далее он пишет, что следует различать время физическое, «горизонтальное», и время человеческое, время «становления, время восхождения» – «вертикальное». «И это измерение <вертикальное> есть измерение принципиальным образом иного порядка. Оно имеет, конечно, отношение…к последовательности этого восхождения, к величине преодоления инерции, усилия и напряжения этого восхождения.
На грани, на пересечении этих двух структур – существования и осуществления, горизонтальной и вертикальной, – в точке преломления двух этих измерений мира лежит истинное бытие человека»[226].
«Формы осуществления <человеческие> надстраиваются над формами существования <физическими> как таковыми. Структуры осуществления задают структурам существования иное временное определение и раскрывают возможность не одного только претерпевания времени, но и созидания времени, возможность исполнения времени»[227].
В «Заключении» своей книги Трубников пишет: «Автор хочет сказать, что время нашего бытия может быть наполнено иным, более отвечающим человеческой сущности, т. е. более человечным содержанием, и стать таким образом иным, более человечным временем. И ещё он хотел бы сказать, что простая длительность “течения жизни” может быть неизмеримо умножена усилием восхождения к более высоким формам…
В конце концов, люди живут именно в том времени, какое они реально осуществляют в своей практической деятельности. Другого времени им не дано. Дано же только то, что они отваживаются взять. Не больше. Но и не меньше»[228].
* * *
Грустно расставаться с восхитительно-необычными авторами вышеозначенных размышлений и идей. Попробую развеять эту грусть чем-то терпким и ненашенским. Приведу здесь мысли Мартина Хайдеггера в изложении Сафрански: «Человеческое же присутствие – это заданное, вынесенное, прожитое до конца время. Наличествованию <пассивно-вещному> противостоит бытие “вперёд себя”. Вещи пребывают “во” времени, тогда как присутствие имеет своё время, оно – присутствие – временит себя…»[229]. И ещё. По Хайдеггеру, у бытия нет какой-то особой цели: «…цель эта и есть само мгновение. Речь идёт об интенсификации ощущения собственного присутствия <бытия>. “Подлинность” – это интенсивность, и ничто другое»[230].
Я привёл ряд догадок, исследований и прозрений людей, наиболее приблизившихся к тайне времени. И всё же тайна остаётся тайной. Человек ещё слишком мал, чтобы ему была доверена эта тайна. Одно лишь можно сказать: человек удивительным образом сцеплен со временем. И ещё то, что он восходит от времени уносящего к времени приносящему, ведущему его от хроноса – к кайросу, к Вечности.
Часть II. Думы о Вечном
Нельзя не думать о Вечности. Рано или поздно каждый задумывается о ней. Что она такое? Какая она? И есть ли она вообще? Нельзя же, в самом деле, Вечностью называть бесконечное дление времени. Не зря ведь в языке
